522. много.С первых минут атмосфера прощания. Вынос тела. Множество деталей, которые не позволены никогда – только в самом конце, когда знаешь, что связь взглядов-мыслей скоро оборвется, и когда можно вынести на поверхность все самое сокровенное, подлинное. Старушку-Импалу, которая не позволяла мальчикам чувствовать себя бездомным, выцарапанные инициалы, синего пластмассового солдатика – множество деталей, о которых, быть может, не помнили уже и сами Винчестеры. Не помнили, но знали каким-то глубинным нутром, несли в себе эту печать… потому что это больше, чем происки Азазеля. Больше, чем шайка его демонов, которые следили за Сэмом со дня его рождения. Это невозможно предугадать. Это невозможно запрограммировать. Это то, что пустило весь план под откос. Что позволило Сэму остаться человеком – а Дину остаться с Сэмом. Их семья. Их звездное небо и молчание, которое могут позволить себе только два идеально подходящих друг другу существа. Люцифер не смог бы молчать. А Дин всегда знал, что говорить. «Только твое имя для меня – молитва».
Сэм, взрослый-перевзрослый Сэм, по-детски устроившийся на капоте Импалы. Момент нежности. Момент свободы – перед прощанием, когда больше не придется неуклюже отвечать за болезненную открытость собственных чувств. Совсем взрослые Сэм и Дин, которые от этого – вот штука – не перестали любить друг друга меньше, не перестали заботиться друг о друге… просто они научились верить друг в друга. Доверять. И давать сделать самостоятельный шаг, когда это нужно…
Сцена у Импалы перед встречей с Люцифером – комок в горле. Прощание. Прощается Бобби, неуклюже ищет слова Кастиэль. А Дин не прощается. Он ни за что не позволит словам воплотить, предречь их будущее. Никакого «прощай», а просто удачи – на ближайшие пять минут. Только так, и никак иначе. Он пообещал, но уж он-то землю перевернет, только бы не пришлось исполнять этого обещания. В мыслях он не позволяет Сэму уйти – и верит потому, что он действительно не уйдет. Каким-то чудом, невероятно каким. Не уйдет.
Но случается не чудо, а катастрофа. Люцифер знает все об их планах. И Люцифер, как всегда, до лжи откровенен. Я знаю. Но давай, Сэм, ты решишься на дуэль в своей голове – только ты и я? Сэм полон решимости, как никогда. И он соглашается… и проигрывает первый – и, как казалось Люциферу – единственный раунд. Дин, Бобби и Кастиэль остаются, раздавленные, разбитые поражением, смотреть на апокалипсис у экранов телевизоров. А Сэму по-настоящему придется столкнуться со своим внутренним демоном.
Я не могу не сказать – сцена с зеркалом просто шикарна. Просто. Шикарна. И сама постановка, и, конечно, игра Падалеки. Это раздвоение личности, это «двое в одной голове». И, да, все было именно так, как я себе представляла. «А теперь я позволю тебе сказать слово». И взгляд в зеркало. Зеркало души – души Сэма. Лицо с холодной, ласковой улыбкой и искаженное болью, отчаянием, злостью отражение. Ты зол, юный Скайуокер. Только вот не стоит забывать, что во внутреннем противоборстве совсем не юного уже Дарта Вейдера выиграл именно «юный Скайуокер», а Темная Сторона осталась ни с чем. Как вы яхту назовете, как говорится… я могу очень долго продолжать эту параллель, потому что Дарта Вейдера тоже победила семья, и Люцифер сам себе предрек свое поражение. Но эта сцена изумительна в своей отточенной остроте. Осколки зеркала. Осколки души. Я буду рвать тебя изнутри – до конца.
Избранное поле – кладбище Лоуренса. Двое братьев лицом к лицу. И драться будут, в общем-то, не потому, что им этого так хочется, просто… так сложилось, что ли? В этом разговоре больше равнодушной обреченности, чем каких-либо других чувств. Просто так надо. А потом Люцифер «просыпается». В нем бурлит то, что делает его таким привлекательным, таким человечным, несмотря на все его зверства и холодные усмешки… кажется, он действительно любил своего брата. Кажется, он действительно не хотел драться. И, быть может, кощунство, но в этот момент мне было чудовищно жалко Люцифера. Я не верила, что Михаил «пойдет с ним». И все же было больно за Люцифера, когда Михаил отгораживался своим «долгом», обязательствами непонятно перед кем и из-за чего. Хотелось сказать ему – да что ты, дурак, творишь? Все-таки я когда-то в своей зарисовке была права. Сэм и Дин оказались лучше Люцифера и Михаила. И потому победили.
А потом – триумфальное явление Дина. Честно, это было эпично. Помирать, так с музыкой, не так ли? Дин прямо заявил то, о чем я думала раньше – он не собирается давать умереть Сэму самому. Потому что Дин хочет поговорить со своим братом. Потому что никто больше, никакой чертов архангел Михаил со своими дурацкими схемами проведения боя не может побороть это желание. Исчезает Кастиэль, гибнет Бобби, а Дин растекается кроваво под кулаками Люцифера. Удар, еще удар. Но – я здесь, Сэм. Я здесь. Я здесь.
Как молитва. Имя твое, Сэм. Я здесь.
Я здесь.
И Сэм – где-то там – тоже – здесь. С ним. И этот солдатик, воспоминание из детства. И ряд картинок из всей их жизни – улыбки, взгляды, мгновения, «моменты нежности». И занесенный кулак останавливается, потому что Сэм собирает побеждает всех своих демонов. И когда «адская пасть» разверзается, время будто замедляется. Взгляд-взгляд-взгляд, конец света – одного, отдельно взятого света – и Сэм вместе с Михаилом падают в провал.
А Кастиэль – вот он. И Бобби… и Бог-Чак. Это очень красивый конец. Очень тяжелый – если даже Чаку было сложно его писать… Но, вы же знаете, концов никогда не бывает?
Чак исчезает, Дин сидит на кухне Лизы и Бена, а Сэм – Сэм ли? – наблюдает за ними в окно. И это – «первый день начала твоей жизни». Потому что дальше будет совсем новая история. Но… концов не бывает. А Винчестеры, как ни крути, все равно будут вместе, по одну сторону ветрового стекла, будут смеяться над чем-то совсем дурацким в очередном «пути так далеко». Все еще будет.