Для  Таирни - пост любви к Одиннадцатому.

Когда я думала, как начать этот пост, мне почему-то в голову сразу пришел отрывок из «Ларе-и-т'ає» Раткевич:
- А предание такое, - неспешно молвил Аннехара. – Будто живет в безводной пустыне на краю света невиданный-неслыханный зверь по имени Дарео, приносящий удачу. Никто там не живет, потому что нет там ни еды, ни питья, а он живет. Он самый сильный. Непобедимый.
- Дракон? – мимо воли заинтересовался Орвье.
- Какой дракон! – возмутился Аннехара. – Разве дракон неслыханный? К тому же, дракон злой, а Дарео добрый. Дракона убить можно, а зверь Дарео непобедим. И потом, драконы едят много. Дракон бы высох мигом от такой жизни. Одна бы чешуя и осталась. А зверь Дарео – нет.
- А что же он тогда ест, если ничего нету? – еще больше заинтересовался Орвье.
- Зверь Дарео есть самого себя, - сообщил Аннехара, глядя на Орвье в упор. – Только самого себя. И от этой еды становится сильным-сильным.

По-моему, лучшей метафоры для Одиннадцатого и не подберешь. Очень старый. Очень добрый. Самый-самый последний. Непобедимый. Он ест собственный хвост, потому что больше ему ничего не осталось.
Десятый резал собственное сердце, раздавая по кусочку, но оно, как печень Прометея, вырастало вновь и вновь. Больно, и муторно, и вновь – больно, больно, больно… а потом –просто никак.
Одиннадцатый рожден, когда болевой порог уже превышен. Последняя капля – и сердце разорвется. Да оно, в общем, и разорвалось, пыхнув жаром в Тардис. И у Одиннадцатого не осталось ничего. Ни любви, ни друзей, ни даже корабля и его самого, какими они были раньше. Только – он новый, нескладный, потрепанный, новая Тардис и маленькая девочка, к которой он не успел вовремя вернуться.
Эльф хрупкий, хрустально-ломкий, подернутый ледяной коркой, дотронься – зазвенит. Осенний лист – мотает, куда понесет. Сама поздняя осень – когда деревья еще живы и красивы в ярком убранстве, но на земле – заморозки, и небо – серое, бездонно-пустое, холодное.
Он и вправду старше Десятого, потому что у Десятого даже под конец никогда не было такого взгляда.
Очень старый, очень добрый и самый-самый последний…
Его нелегко рассмотреть. Он – жемчужная устрица, шкатулка с секретом. Невзрачная оболочка, глухая, непроницаемая стена, а за ней… жемчужина? Нет, вряд ли. Ведь победить Доктора не может никто, кроме него самого.
За стеной, маской бесшабашного юнца – все эти бесчисленные детальки, на которые даже не обращаешь внимания в первый раз. Замерзающая Тардис – леденеющее сердце. Никто не ненавидит меня так, как ты и мне нечего терять. И – разбитое сердце лучше, чем никакого.
Потому что он не старик, который мог бы взирать на мир безразлично и мудро, прожив свое. Потому что он был молод. Потому, что он горел и выгорел. Потому, что он по-подростковому хрупкий, и колкий, и бестактный, и неуклюжий, и не знает, что делать, если девушка плачет, и женится случайно на Мэрилин Монро, и – и у тебя слишком большой дом – он знает, что такое – иметь большой пустой дом в своей собственной голове, в своем сердце. Большой пустой дом со множеством комнат, откуда ушли все. Все, кого он любил и ради кого хотел жить. Он хранит их всех, отпечатками, фотографиями памяти, сказанными словами. Он прячет их как можно дальше, чтобы ни словом, ни жестом не выдать – но они все живут в нем. Все спутники, и он сам. Искавший и терявший.
Он меняется, почти незаметно, потихоньку. Он уходит в Пандорику, но не может заплакать толком, даже прощаясь с маленькой Эми.
Он начинает принимать к сердцу – Казрана, Эбигейль. Может, еще не близко. Но к сердцу. Оно потихоньку разгоняет скованную льдом кровь, потихоньку – бьется.
Если Десятый сразу так и прыгает в глаза и всем своим видом требует – ну же, посмотрите, какой я замечательный, любите меня, любите меня как можно сильнее! – и противиться ему почти невозможно, то Эльф просто стоит в сторонке и ждет. И только если переведешь взгляд и присмотришься – тогда он вкрадется в твое сердце. Он прекрасен в своей тонкости, неловкости и ледяной скованности, в своей ненависти к себе и тому, как потихоньку, по капле она уходит в песок.
Я просто люблю его.