Я вчера перечитала таки "Иуду Искариота" Андреева.
Все-таки из всего того, что я успела прочитать, оно действительно наиболее сложно по психологическому рисунку - сложно и потому выматывающе... и абсолютно верибельно. Здесь нет допущений, здесь, что самое смешное, нет отступлений от "канона": включено и воровство, и обвинение в том, что "сатана вселился", и... да только вот не имеет это значения.
Нет, нет, остальные версии - многие - тоже хороши, особенно прекрасен "Любимый ученик" - но оно от сердца, оно более эмоционально просто - там чувства имеют свои названия... имеют они еще и свою цену, которую платит любящий и предаваемый, который одновременно и предатель.
А здесь... ну да, наиболее приближено оно все-таки к JCS, причем именно разлива 2000 (австрийская постановка при всей прекрасности, как я уже писала, не вытянула одного момента, того самого щелчка, крошечного момента, когда любовь становится невыносима настолько, что толкает на предательство и самоубийство). Да, здесь любовь тоже другая - она везде разная, на самом-то деле, но она тоже...
любовь. Она другая, но именно из этого рассказа многие реплики я могу представить в устах Иуды Прадона.
цитатыЕсли бы я не украл трех динариев, разве узнал бы Иоанн, что такое восторг? И разве не приятно быть крюком, на котором вывешивает для просушки: Иоанн – свою отсыревшую добродетель, Фома – свой ум, поеденный молью?
Если честно, от чтения "Деяний апостолов" у меня остается именно такое впечатление.
- Своего учителя они всегда любят, но больше мертвым, чем живым. Когда учитель жив, он может спросить у них урок, и тогда им будет плохо. А когда учитель умирает, они сами становятся учителями, и плохо делается уже другим!
– И ты, Пётр! – с гневом воскликнул Иоанн. – Разве ты не видишь, что в него вселился сатана? Отойди от нас, искуситель. Ты полон лжи! Учитель не велел убивать.
– Но разве он запретил вам и умирать? Почему же вы живы, когда он мёртв? Почему ваши ноги ходят, ваш язык болтает дрянное, ваши глаза моргают, когда он мёртв, недвижим, безгласен? Как смеют быть красными твои щеки, Иоанн, когда его бледны? Как смеешь ты кричать, Пётр, когда он молчит? Что делать, спрашиваете вы Иуду? И отвечает вам Иуда, прекрасный, смелый Иуда из Кариота: умереть. Вы должны были пасть на дороге, за мечи, за руки хватать солдат. Утопить их в море своей крови – умереть, умереть! Пусть бы сам Отец его закричал от ужаса, когда все вы вошли бы туда!
Иуда замолчал, подняв руку, и вдруг заметил на столе остатки трапезы. И с странным изумлением, любопытно, как будто первый раз в жизни увидел пищу, оглядел её и медленно спросил:
– Что это? Вы ели? Быть может, вы спали также?
– Я спал, – кротко опустив голову, ответил Пётр, уже чувствуя в Иуде кого то, кто может приказывать, – Спал и ел.
– Ты ещё, проклятая! – говорил Иуда презрительно и дышал тяжело, покачивая тяжёлой головою, в которой все мысли теперь окаменели. Потом вдруг поднимал её, широко раскрывал застывшие глаза и гневно бормотал:
– Нет, они слишком плохи для Иуды. Ты слышишь, Иисус? Теперь ты мне поверишь? Я иду к тебе. Встреть меня ласково, я устал. Я очень устал. Потом мы вместе с тобою, обнявшись, как братья, вернёмся на землю. Хорошо?
…
И перед тем как оттолкнуться ногою от края и повиснуть, Иуда из Кариота ещё раз заботливо предупредил Иисуса:
– Так встреть же меня ласково, я очень устал, Иисус.