[nameofrose]

Ладно, ладно. Решаюсь, больше я из этого все равно не вытяну.
Я с месяц назад отправилась на фест, где обнаружила вот такую вот вкусную заявку: Original. Инквизитор/молодой маг-самоучка. Дни перед казнью. Стокгольмский синдром, ненормальная любовь к своему палачу, подступающее сумасшествие. А+
Начинала писать на русском, ибо думала там выложить, но в результате я крайне далеко ушла от заказанного, поэтому ну его. Как минимум два хвоста, которые торчат из этой написушки, знающие люди точно найдут, и вообще. Никакой интеллектуальной ценности у этого нет, но первая попытка за последние годы, хоть и по заявке, написать ориджинал - в общем, пусть лежит) Джен.

2,5 ворда

Сначала он проклинал себя и свою натуру, магический дар, который все же взялся развивать – прекрасно зная, между прочим, к чему это может привести.
Потом он жалел, что так и не стал настоящим магом. Потому что тогда его наказание было бы соразмерно преступлению. Потому что тогда он был бы ровней своему Инквизитору.
Первые три дня про Яниса будто бы забыли. Он сидел в одиночной камере с блокирующим магию браслетом на руке, два раза в день под дверь просовывали тарелку с похлебкой – безвкусной, как бумага, но не такой отвратительной, как Янис ожидал. Ведро в углу все больше воняло, но и это было терпимо, как и жесткая, но относительно чистая соломенная подстилка – в детстве, играя в рыцаря, который непременно должен попасть в плен к злобным врагам, Янис представлял себе все куда страшнее. Сначала он надеялся, что такое положение вещей продлится как можно дольше: он не считал себя трусом, но при одной мысли о пыточных камерах инквизиции ему становилось дурно.
Потом страх неизвестности начал побеждать. Он боялся, боялся все больше, и утром третьего дня он уже втайне надеялся, что мучительное это ожидание закончится – хоть как-то.
Вечером ему дали поесть, после чего вывели из камеры, и тревожное ожидание неизвестности вновь сменилось вполне понятным и приземленным страхом перед понаслышке известными ему щипцами, крюками и кольями.
Но комната, в которую его привели, совсем не походила на пыточную. Скорее – на кабинет с грубой деревянной мебелью: шкафом, столом и стулом, на который его и бросили.
У человека, сидевшего за столом прямо напротив Яниса, было угрюмое бледное лицо, не красивое, но и не лишенное определенного тяжеловесного шарма. Широкие рукава черной мантии были небрежно закатаны, обнажая жилистые запястья, но даже в этом наряде он скорее походил бы на воина или даже ученого – если бы не усталый, но неприятно цепкий взгляд темных глаз.
Кажется, он представился, но, занятый попытками справиться со своими страхами, Янис слышал лишь низкий хрипловатый голос и не запомнил имени, заменив его потом, в мыслях – мой Инквизитор.
- Янис по прозвищу Тетерев, вы обвиняетесь в богомерзких занятиях колдовством, - скучным канцелярским тоном сообщил он. – Наша задача – не покарать, но наставить на путь истинный. Готовы ли вы покаяться и отречься?
Янису казалось, что губы слиплись, и он просто не может разомкнуть их, хотя ему очень хотелось сказать… Инквизитор даже не смотрел на него, листая какие-то бумаги, но затянувшееся молчание заставило его поднять удивленный взгляд.
- Вас ожидает костер. Лишь он сможет очистить вашу душу, если вы не отречетесь от своего занятия и убеждений. В случае отречения ваша участь может быть смягчена и смерть будет менее… неприятной, - Инквизитор едва заметно поморщился, и Янис вздрогнул, угадав в этом мимолетном призраке сочувствия все, что ему предстоит.
- В чем же грех? – с трудом разлепив губы, спросил он. – Чем маги так хуже лекарей?
В глазах Инквизитора появилась тень интереса.
- Лекари собирают травы. Лекари готовят настойки. Вы вершите свои деяния одной лишь силой мысли. Человек не может иметь такую власть, она может быть дана лишь Сатаной, - ответил он.
- Неправда, - Янис не до конца понимал, что и зачем он говорит, но его уже несло. – У людей есть и сила, и власть, и злые духи тут не при чем.
- Маги посягают на божественное таинство творения, пытаясь в своей гордыне сравнятся в этом с Богом.
- Разве не это делают строители, создавая дома, ремесленники, художники?
- Они не изменяют природу вещей, они лишь преобразуют ее по мере сил, данных им Господом, - прищурился Инквизитор. – Вы же претендуете на творение.
Его Инквизитор был фанатиком – уставшим и разочаровавшимся, по-видимому, во всех живых существах, холодным и расчетливым оппонентом, и крохи интереса вспыхивали в его глазах лишь потому, что собеседник давал ему редкую возможность блеснуть залежавшимся образованием, красноречием и остроумием.
Янис фанатиком не был, ему очень не хотелось на костер, но отчаянное безрассудство смертника, которое многие сочли бы простой глупостью, овладело им, как и азартное желание отомстить единственным доступным ему способом – вывести из равновесия, заставить поколебаться уверенного в своей непогрешимости Инквизитора.
Их разговор закончился ничем, а на следующее утро Яниса пытали. Его Инквизитор сидел в углу камеры, и зрелище чужой боли не вызывало в нем ни кровожадного восторга садиста, ни брезгливости интеллигента – кажется, вообще ничего.
Вечером Яниса вновь привели в его кабинет, и он был странно рад этому.
- Вы же умный человек. Зачем вы упорствуете? Мне всего лишь нужно, чтобы вы отреклись, - бесцветно произнес Инквизитор, глядя в окно.
В этот момент, почти с ужасом, Янис понял, что не отречется. Потому, что только так в глазах его Инквизитора останется интерес. Потому, что только так он останется человеком – раз уж не смог стать настоящим магом.
Это решение вызвало ноющую боль в животе, но обжалованию не подлежало.

Дни скомкались исчерканной бумажкой и покатились под откос.
С утра – хотя, кажется, это бывало не каждый день – Яниса вели в пыточную камеру. Иногда боль, казалось, подменяла все его чувства и мысли, все то, что считалось душой, а потом он просто был не способен выносить еще больше боли – и тогда становилось легче. Тогда становилось все равно.
К вечеру его приводили в кабинет его Инквизитора – впрочем, все чаще он сам стал приходил в его камеру. Тогда боль отступала – Янис не был уверен, что его Инквизитор не прикладывает к этому никаких усилий – и они говорили.
Иногда эти разговоры казались болезненным бредом, и, через некоторое время отчаяние Яниса переросло в странное смирение – ему плевать было уже на собственную смерть, граница между днем и ночью, сном и явью, болью и спокойствием размылась, и единственным, что все еще имело значение, были эти разговоры.
- Вы говорите, что служите Богу, но на самом деле вы пытаетесь лишить человека божественного права на свободу выбора, - бормотал он разбитыми губами.
- Человек – поле битвы между Богом и Дьяволом, и вы, маги, склоняетесь к Лукавому, - мягко отвечал его собеседник.
- Почему? Мы не хотим никому зла. Мы просто хотим жить – так, как умеем.
Его Инквизитор склонялся к нему и говорил, кажется, почти сочувственно:
- Своей жизнью вы приближаете торжество князя мира сего. Мне жаль, но этого нельзя допустить.
Потом он белоснежным своим платком, извлеченным из широкого рукава, вытирал кровь с лица Яниса, и его взгляд был спокойный и грустный. Янис не хотел думать, что он значит.

- Покайся, отрекись, - монотонно твердил его Инквизитор, глядя в окно своего кабинета. Янис сверлил взглядом его спину и улыбался – рот его, впрочем, жил отдельной жизнью, потому что он едва ли видел что-то от утренней, тягучей боли.
- Я не считаю, что мне есть, в чем каяться, - отвечал он, и плечи его Инквизитора будто бы расслаблялись – но, когда он оборачивался, лицо его было сковано подобающим случаю льдом.

Потом пытать перестали, а его Инквизитор все еще приходил, и, вцепившись зубами в руку, отвернувшись лицом к стене и скорчившись на полу своей камеры, Янис тихо выл-стонал от разом навалившейся боли, которую никогда раньше он не чувствовал столь убийственно-отчетливо:
- Зачем вы приходите, не надо, не надо больше, вы же знаете, я не покаюсь, я не… - Янис не был уверен, слышит ли Инквизитор хоть слово из того, что он бормочет, но, помедлив, тот положил руку на плечо своего узника – лишь на мгновение, нечестно-ободряюще.
Легче не стало, и упорство Яниса не приобрело хоть каплю смысла, но – уже просто из упрямства – отступать было некуда. Впереди – каменная стена, позади – всепонимающие, вечно усталые глаза его Инквизитора.

Потом… потом была тишина – или затишье? – и Янису казалось, что он уже умер, перестал существовать: значит, на нем все-таки поставили крест, Инквизитору наскучила его странная миссия, он больше не придет…
Он пришел, и во тьме камеры Янис видел только его лицо – бледное, резкое, и на мгновение магу подумалось, что именно так и должна выглядеть смерть.
- На завтра назначена ваша казнь, - произнес Инквизитор тихо. – Вас сожгут на костре.
Оба молчали, глядя друг на друга.
- Вы так защищали точку зрения, согласно которой человек – творец, и он может и должен управлять своей судьбой. А завтра вас сожгут, и управлять собой вы уже точно не сможете. Не хотите ли передумать? Отречься? Ваша участь могла быть легче, - Инквизитор смотрел испытующе, и Янис молча помотал головой, боясь, что, стоит ему раскрыть рот, и проклятых слов слабости уже будет не сдержать. – Что ж, - Инквизитор окинул каким-то удивленным взглядом его камеру, потом подошел к стоявшей у самой подстилки железной кружке с водой, которую ему в последнее время стали оставлять в мучительском милосердии. – Кажется, у вас закончилась вода, - Инквизитор задумчиво вытянул флягу и отлил немного в кружку, а потом, не прощаясь, ушел.
Янис перевернулся и дрожащими руками взял кружку. В ней плескалось несколько глотков вина, и пахло оно освободительным горьким миндалем.
Уголки губ Яниса дрогнули. Он стиснул кружку еще сильнее и, не раздумывая, в один глоток выпил все ее содержимое и одними губами прошептал:
- Кажется, вы очень хотели проиграть, мой Инквизитор.