[nameofrose]

Присоединяюсь к флэшмо-игрушке: я выставляю цитаты из 11 любимых книг, а вы - без использования гугла! - пытаетесь угадать, откуда оно. Ответы пишите под кат, пожалуй - чтобы если вдруг кто тоже захочет поотгадывать, не портилось удовольствие))
Есть классика, совсем-не-классика и несколько украинских, которые все украинцы знают точно.

1.

один

Миссис Силсберн и я опять обернулись. Заговорил муж невестиной подружки. Он сидел прямо за моей спиной слева от жены. Мы с ним обменялись беглым недружелюбным взглядом, каким в тот недоброй памяти в 1942 год могли обменяться только офицер с простым солдатом. На нем, старшем лейтенанте службы связи, была очень забавная фуражка летчика военно-воздушных сил - с огромным козырьком и тульей, из которой была вынута проволока, что обычно придавало владельцу фуражки какой-то, очевидно заранее задуманный, беззаветно-храбрый вид. Но в данном случае фуражка своей роли никак не выполняла. Она главным образом работала на то, чтобы мой собственный, положенный по форме и несколько великоватый для меня головной убор выглядел как шутовской колпак, впопыхах вытащенный кем-то из мусоропровода.
Вид у лейтенанта был болезненный и загнанный. Он ужасно потел откуда только бралось столько влаги на лбу, на верхней губе, даже на кончике носа, - говорят, в таких случаях и надо принимать солевые таблетки.

2.

два

Задумавшись, сворачиваю на улицу Шевченко. У ступенек, ведущих в некое хтоническое заведение - не то подземелье гоблинов, не то просто пункт приема стеклотары, толкутся измятые, нетрезвые богочеловеки. В прозрачных очах изнуренных жарой алкашей таятся такие бездны - куда уж нам, дешевым призракам, недоосуществившимся вероятностям...
Ирония моя была скорее защитного свойства: прежде я, и правда, высокомерно воротил рыло от человечьего мусора, но сейчас вдруг загривком почувствовал подлинность их скудного бытия, достоверность душевной муки, искренность бушующих здесь страстей. Содрогнулся, осознав, что никчемные пьянчужки нередко получаются из наилучшего человеческого материала, из великого обещания, которому не удалось сбыться. После этого, вероятно, включается программа самоистребления. Собственно, всякий человек - саморазрушающаяся конструкция, просто у этих ребят она работает в интенсивном режиме.
Мне хотелось не то плакать, не то молиться, но, разумеется, я не сделал ни того, ни другого. Лишь немного замедлил шаг, вглядываясь в одутловатые, бессмысленные лица. "Смотри и запоминай, - говорил я себе, - так выглядят люди, которым не удалось разбудить своих демонов. Которым не посчастливилось докричаться..." - есть, Джеронимо!

3.

три

– Позвони, – сказал он примирительно. – Он нервничает. Он тебя ищет… Попытайся понять. Позвони… А я, если хочешь, выйду.
И, не дожидаясь согласия, он прошел в кабинет и прикрыл за собой двери.
Долго, очень долго в комнате было тихо. Потом тихонько зацокали клавиши телефона, и Клав удовлетворенно кивнул, на слух распознав номер. Прикрыл глаза и закинул ногу на подлокотник мягкого кресла.
– Это я.
Голос девчонки звучал глухо, но вполне прилично. Твердо звучал, без колебания и всхлипов; Клавдий нашел в ящике стола леденцовую конфету, повертел в пальцах и сунул за щеку.
– Это я… Да.
Молчание. Интересно, о чем говорит добряк-профессор, потеющий сейчас на противоположном конце провода.
– Я понимаю, что виновата, – голос юной ведьмы сделался громче, теперь в нем ясно слышалось сдержанное достоинство. – К сожалению, у меня не было другого выхода.
Клав разгрыз леденец и тут же с опозданием вспомнил, что терпеть не может ментола. Кажется, он просил домработницу покупать другие – со вкусом, по крайней мере, барбариса… - есть, Мильва

4.

четыре

Но Иуда точно не слышал его и продолжал, тяжело шевелясь в темноте:
-- Почему он не с Иудой, а с теми, кто его не любит? Иоанн принес ему ящерицу -- я принес бы ему ядовитую змею. Петр бросал камни -- я гору бы повернул для него! Но что такое ядовитая змея? Вот вырван у нее зуб, и ожерельем ложится она вокруг шеи. Но что такое гора, которую можно срыть руками и ногами потоптать? Я дал бы ему Иуду, смелого, прекрасного Иуду! А теперь он погибнет, и вместе с ним погибнет и Иуда.
-- Ты что-то странное говоришь. Иуда!
-- Сухая смоковница, которую нужно порубить секирою,-- ведь это я, это обо мне он сказал. Почему же он не рубит? он не смеет, Фома. Я его знаю: он боится Иуды! Он прячется от смелого, сильного, прекрасного Иуды! Он любит глупых, предателей, лжецов. Ты лжец, Фома, ты слыхал об этом? - есть, Джеронимо!, Китахара

5.

пять

– Эй, что загрустил? – окликнул его Кенет. – Уходить не хочется?
– Да не в том дело, – вздохнул Кэссин. – Просто я себя чувствую… даже и сам не знаю кем. Очень хочется поступить правильно… вот только не знаю, как это – правильно.
– Не знаешь? – прищурился Кенет. – А ну ка быстро: как правильно – у рыбов нет зубов, у рыбей нет зубей или у рыб нет зуб?
– У рыб нет зуб, – машинально ответил Кэссин.
– У рыб нет зубов! – рявкнул Кенет. – Только это тоже неправильно. Потому что зубы у рыб есть. Понял?
– Нет, – честно ответил Кэссин.
– Ты выбираешь, какое из неправильных решений самое правильное, – пояснил Кенет. – А они все неправильные. Вот как с этими рыбами и зубами.

6.

шесть

Я думаю «так треба».
Але Андрюша нервово переходить із місця на місце і все поривається щось сказати. Я знаю, що він думає: він хоче сказати, що так нечесно, що так комунари не роблять, що це — бакханалія і.т. д. і т. п.
Ах, який він чудний, цей комунар Андрюша!
Але, коли доктор Тагабат кинув на оксамитовий килим порожню пляшку й чітко написав своє прізвище під постановою —
— «розстрілять», —
мене раптово взяла розпука. Цей доктор із широким лобом і білою лисиною, з холодним розумом і з каменем замість серця, — це ж він і мій безвихідний хазяїн, мій .звірячий інстинкт. І я, главковерх , чорного трибуналу комуни, — нікчема в його руках, яка віддалася на волю хижої стихії.
«Але який вихід?»
— Який вихід?? — І я не бачив виходу. - есть, дорогой Эсме, Китахара,

7.

семь

Ала пропустила всех во второй ярус, а вторая кентурия пропустила наверх только тех, кто имел отношение к казни, а затем, быстро маневрируя, рассеяла толпу вокруг всего холма, так что та оказалась между пехотным оцеплением вверху и кавалерийским внизу. Теперь она могла видеть казнь сквозь неплотную цепь пехотинцев.
Итак, прошло со времени подъема процессии на гору более трех часов, и солнце уже снижалось над Лысой Горой, но жар еще был невыносим, и солдаты в обоих оцеплениях страдали от него, томились от скуки и в душе проклинали трех разбойников, искренне желая им скорейшей смерти.
Маленький командир алы со взмокшим лбом и в темной от пота на спине белой рубахе, находившийся внизу холма у открытого подъема, то и дело подходил к кожаному ведру в первом взводе, черпал из него пригоршнями воду, пил и мочил свой тюрбан. Получив от этого некоторое облегчение, он отходил и вновь начинал мерить взад и вперед пыльную дорогу, ведущую на вершину. - есть, Antitheos

8.

восемь

Недовго надумуючись, рiшилася Мирослава не зачiпати звiра, лиш боронитися в разi нападу, а тим часом дати трубою тривожний знак i закликати помiч. Але скоро тiльки вона затрубила, медведиця схопилася з леговища i, виючи, кинулась до неї. Не час було Мирославi братися до лука,- звiр був надто близько. Вона вхопила обома руками ратище i, опершись плечима о кам'яний облаз, наставила його насупротив медведицi. Звiр, побачивши блискуче залiзне вiстря, зупинився. Обi неприятельки стояли так довгу хвилю, не зводячи ока одна з одної, не схибляючи анi одним рухом зi свого становища. Мирослава не смiла перша нападати на медведицю; медведиця знов шукала очима, куди би напасти на ворога. Раптом медведиця вхопила в переднi лапи великий камiнь i, зводячись на заднi ноги, хотiла шпурнути ним на Мирославу. Але в тiй самiй хвилi, коли зводилася на заднi ноги, Мирослава одним могучим рухом пхнула їй ратище мiж переднi лопатки. - есть, леди Эри, Китахара,

9.

девять

Четыре дня подряд я тратил все свое свободное — да и не совсем свободное — время на рисование образцов, как мне казалось, типичных для американской рекламы. Работая по преимуществу акварелью, но иногда для вящего эффекта переходя на рисунок пером, я изображал сверхэлегантные пары в вечерних костюмах — они прибывали в лимузинах на театральные премьеры, сухопарые, стройные, никому в жизни не причинявшие страданий из-за небрежного отношения к гигиене подмышек, впрочем, у этих существ, наверно, и подмышек не было. Я рисовал загорелых юных великанов в белых смокингах — они сидели у белых столиков около лазоревых бассейнов и с преувеличенным энтузиазмом подымали за здоровье друг друга бокалы с коктейлями, куда входил дешевый, но явно сверхмодный сорт виски. Я рисовал краснощеких, очень «рекламогеничных» детей, пышущих здоровьем, — сияя от восторга, они протягивали пустые тарелки из-под каши и приветливо просили добавку. - есть, леди Эри

10.

десять

Марія. Ви, розуміється, збрехали, що у вас бомба?
Сталинський (задоволено сміється). А от уявіть собі, що й збрехав. Га? От досадно. У мене навіть ніякого револьвера нема, а ви мене злякались. Хе-хе-хе. А все ота ваша любов до своїх. Не будь її, ви б мене схопили. Ух, ви казали б. А так... прийдеться в Крим їхати. Га? Їдемо, значить?
Марія (стомлено сідає й заплющує очі. Потім зразу благаюче простирає до Сталинського руки, з сльозами в голосі). Ради бога, ради всього вашого святого,- є ж і в вас що-небудь святе,- відпустіть мене. Я скоряюсь. Я ж зробила для вас усе, що могла Пожалійте, пустіть мене. Я вже не можу більше, я не можу.
Сталинський. Ну от, я ж казав: тепер сльози. Як це негарно. А така сильна, серйозна женщина. І не сором вам? Та я б на вашому місці... світом заволодів би. Мати таку красу, такий розум... Та станьте ви вище всяких зрад, вище всяких своїх. Що вони вам, оці людці? Перед вами тисячі людей ждуть, щоб ви скрутили їх, панували над ними. А ви плачете отут передо мною, канючите. Ех, ви! - есть, Kliomena

11.

одиннадцать

Я увидел там странные лица мужчин и женщин, отмеченные роковой красотой, и мне показалось, что эти лица я уже видел раньше, в те времена и в тех странах, о которых даже не мог вспомнить в точности; но они внушали мне скорее братскую приязнь, чем невольный страх, обычно возникающий при виде незнакомцев. Если бы я попытался каким-то образом определить то необычное выражение, что было в их взглядах, я мог бы сказать, что никогда не видел глаз, в которых с такой силой проявлялся бы страх скуки и неутихающее желание чувствовать себя живыми.
Когда мы с моим хозяином уселись за стол, мы уже были старыми и добрыми друзьями. Мы ели, мы пили сверх всякой меры всевозможные диковинные вина, - и не меньшей диковиной было для меня то, что через несколько часов я был не пьянее, чем он. Однако игра, это божественное развлечение, прерывала время от времени наши обильные возлияния, и надо признаться, что я проиграл свою душу, которую поставил в заклад, с героической легкостью и беззаботностью. Душа - вещь столь неощутимая, столь часто бесполезная, а порою столь обременительная, что я ощутил по поводу этой утраты не больше волнения, чем если бы потерял во время прогулки свою визитную карточку.
Мы долго курили сигары, чей несравненный вкус и аромат наполняли душу тоской о незнакомых странах и неведомом счастье, и, опьяненный всеми этими наслаждениями, я осмелился, в порыве фамильярности, которая, казалось, не была ему неприятной, воскликнуть, наполнив свою чашу почти до краев: "За ваше бессмертное здоровье, старый Козел!" - есть, Haize