или, вернее, простыняУ нас возле универа есть такое себе заведение, вареничная “Победа” – кафе в советском антураже, главным достоинством которого являются цены, доступные студентам-нищебродам, которым надо скоротать где-то окно или посидеть после пар. Еще в этом заведении есть большой экран, на котором крутят то какую-нибудь ретро-музыку (обычно более или менее ужасную) или старые советские фильмы.
Так вышло, что некоторое время назад, когда мы приходили туда с друзьями, там постоянно крутили советских “Д’Артаньян и три мушкетера”, и в три прихода-три недели я умудрилась полностью посмотреть все три серии.
Фильм этот я обожаю с детства. Когда меня в первый раз, лет в шесть-семь, мама посадила перед телевизором его смотреть, я старательно брыкалась, отбивалась и не желала (кажется, тогда я не любила старые фильмы, черт меня разберет), но меня все-таки заставили, и после этого девочка пропала. Я строила себе из нескольких стульев и табуретки коня, повязывала «плащ» (чтобы правая рука была на поверхности, конечно), делала веревку-перевязь и «скакала» на этом коне, воображая себя чем-то вроде миледи, но только за хороших. Понятно, что с того времени я фильм смотрела раз тысячу, хотя книга ни в одно из двух прочтений (совсем в раннем детстве и чуть позже уже) не впечатлила – показалось тяжеловатой и просто не отложилась в памяти. Совсем в детстве я всегда чуть не плакала на конце третьей серии, когда четверка выходит из бастиона Сен-Жерве под это самое «на войне как на войне» (которое само по себе тоже пробивает на слезу) – мне казалось, что это ужасно романтичная эпоха, и сейчас такого уже не может быть – ни приключений, ни такой дружбы, как у них, и было ужасно обидно, что «век честных рыцарей прошел».
Так вот, думаю, понятно, что, когда я в вареничной попадала на серию, все мои попытки учиться заканчивались крахом, и большую часть времени я сидела, влипнув в экран (еще и большой!). Компания, с которой я там была, тоже добавляла удовольствия – с одной стороны, я могла радовать присутствующих дословным цитированием диалогов до того, как они произносились в фильме, с другой, поскольку мы с моими тремя прекрасными дамами еще пару месяцев тому в шутку поделили между собой «роли» четверки мушкетеров, при просмотре можно было еще и пошутить на эту тему.
В том самом детстве я, конечно, знала, что есть еще и продолжение, но читать я его не собиралась. Мне всегда казалось слишком несправедливым, что господа мушкетеры умудряются разойтись на целых двадцать лет, мне не хотелось иметь этот факт в своей картине мироздания, поэтому я предпочитала заканчивать «для себя» историю на бастионе Сен-Жерве, когда они все-таки еще вместе. Но сейчас, пересмотрев, я поняла, что мне все-таки мало, и отправилась сначала смотреть продолжения (советские которые, соответственно), а потом и читать «Двадцать лет спустя», которое, как я уже писала, оказалось удивительно увлекательной книгой.
Фильмы, конечно, совсем не то, что «оригинальная трилогия», но посмотреть их все-таки стоило хотя бы ради двух сцен из «Мушкетеры двадцать лет спустя» - Королевской площади и отсутствующей в книге сюжетной линии со спасением Рауля от Мордаунта, когда Атос заявляет, что «я не могу заставлять вас жертвовать собой ради Рауля», но, конечно, и ежу понятно, что ничего другого они не сделают, и четверка вместе отправляется к злейшему врагу, настраиваясь погибнуть с честью. Мне не слишком нравится развязка этой сцены, хотя, пожалуй, без бога-из-машины в лице Мадлен там действительно оставалось разве что пристрелить господ мушкетеров, иного выхода там не было.
В книжке по сравнению с фильмом много чего куда более заострено – хотя бы даже просто за счет авторских реплик. Хотя все-таки не могу не сказать: о времена, о нравы! Если бы мужскую дружбу (и вообще мужчин) кто-то описал таким образом сейчас, то автора бы в лучшем случае обвинили в том, что он – пятнадцатилетняя девочка-слэшерка)) А здесь ничего, нормально – мужчины тут и плачут, причем весьма регулярно, и бросаются друг другу в объятия, и вообще не скупятся на проявления дружеской (или сыновье-отцовской) любви, или горя, или уязвленного достоинства. И то, что есть у Дюма, в отличие от современных девочек – это естественность. Если какие-то моменты и бросаются в глаза, то только потому, что современность от такого отвыкла, но в рамках «универсума» нет ничего естественнее, чем то, что и как описывает Дюма. То же самое, кстати, касается выглядевших бы натужно в других произведениях «случайностях» - как, спрашивается, на полях битвы встречаются с разных сторон именно наша четверка, или, потом, они с Раулем, или почему нищий, с которым сталкивается Портос, именно Бонасье, а д'Артаньян случайно убивает Рошфора? Но тут все выглядит так, как надо – они не обычные люди.
С самого начала, еще до того, как мушкетеры вновь по-настоящему объединились, меня грызло вот это самое, детское еще – ну как так? Как так они – порознь? Почему д’Артаньян ездит от одного к другому и так холодно, почти цинично просчитывает каждого? Потом, впрочем, это впечатление сгладилось и ушло, и в первую очередь, конечно, благодаря Королевской площади и потом совместным скачкам по английским просторам.
Королевская площадь – это особая песня. Оно больше всего зацепило меня и в фильме, в книге же сцена еще расширена… ну это прекрасно, черт. Вот это, пожалуй, лучшее, что я видела и читала в последнее время:
Затем, обратившись к Арамису, он сказал:
— Арамис, сломайте вашу шпагу.
Арамис колебался.
— Так надо, — сказал Атос и прибавил более тихим в мягким голосом: Я так хочу.
Ну и да, тут мы плавно переходим к следующей части марлезонского балета.
С того самого раннего детства я больше всего любила Атоса, и с того времени ничего не изменилось. Когда я пересматривала трилогию в вареничной, каждое появление на экране Атоса сопровождалось полным отключением от бренного внешнего мира и, зачастую, дурацкой улыбкой. Он был идеальным воплощением второго моего любимого типажа героев – спокойных, сдержанных, взрослых, благородных до зубовного скрежета, с рыцарской честью, да еще и – подумать только – старший друг главного героя. В экранизации «Двадцать лет спустя» мои чувства скорее подтвердились, но, как оказалось, в этом смысле фильм – лишь жалкое отражение книжного графа де ля Фер во всей его красе.
Сам Дюма явно любит Атоса, это очевидно не только по отведенной ему здесь роли, но и по авторским репликам, которых не удостаивается никто другой, вроде «красивые глаза Атоса затуманились слезой», или вот, например, с той же Королевской площади «Глубокий, мягкий голос Атоса сохранил свое прежнее действие на д'Артаньяна», «Тогда Атос свойственным ему одному спокойным и повелительным движением...» и подобное в количествах. И его отношения с д'Артаньяном, конечно, который, как вроде-как-главный-герой может считаться выражением авторского отношения. Между этими двумя самая прочная, изумительная связь, любовь, выходящая за просто боевое товарищество “по обстоятельствам”, и если с самого начала я немножко обижалась на д'Артаньяна за этот хладнокровный подход к старым друзьям, то при встрече с Атосом – да и дальше – он вывалил на него такое количество самой настоящей любви, и нежности, и восхищения, что я простила ему все. То, как описаны их отношения – это неверотно трогательно.
А сам Атос... да, в фильме (по крайней мере, “Двадцать лет спустя”) много чего сглажено и в каком-то смысле усреднено – потому что нельзя быть на свете – таким, черт возьми. В каком-то смысле он напоминает образ лучших эльфов толкиеновского пошиба – прекрасное, чуждое, не слишком понятное, чуточку холодное существо не от мира сего, одно присутствие которых задает совершенно иную систему координат. Он все еще тут самый взрослый, и за ним следуют остальные – кто из уважения, кто, как д'Артаньян, из вот этой вот смеси уважения-восхищения-любви. Он – истинный рыцарь, правильный до идиотизма, со своими представлениями про честь, совесть, благородство, храбрость, верность и самопожертвование, которые временами не укладываются в головах даже у людей, не обделенных вроде бы этими качествами, и ответ д'Артаньяна Анне про то, почему граф де ля Фер ничего не просит для себя – “он не человек, он полубог” выглядит куда менее ироничным, чем должно. Он ходячий моральный ориентир, и при этом далек до морализаторства, все эти его благородства для него не натужны, это – его натура, его порывы, как и дружба и отеческое отношение к д'Артаньяну – и это делает его невыносимо просто прекрасным – и когда он совершенно по-идиотски хочет выловить Мордаунта, и когда не просит ничего для себя у Анны, и когда бесчисленное количество раз “склеивает” вместе друзей и заставляет их следовать за собой, хотя у них самих, быть может, не хватило бы благородства и храбрости.