скандинавы и ТолкинЧитаю тут потихоньку - или не очень - "Легенду про Сіґурда і Ґудрун".
Этот (псевдо-)староанглийский Толкина прекрасен, как рассвет. Видимые даже филологически невооруженным взглядом схожести с немецким вроде форм thou darest прекрасности еще добавляют. Лучи любви издателям за параллельный текст, в общем: совсем без перевода было бы сложновато, а без ориганала потерялась бы львиная доля удовольствия.
Все-таки вот в этих вот старых литературах (не хватает эрудиции определить - то ли только скандинавских/англо-саксонских, то ли вообще только в средневековых) было очень правильное/красивое отношение к смерти (и судьбе вместе с ней). Современная литература так не умеет, уже Шекспир даже, как по мне, не очень умел (по крайней мере, не во всяких Ромео с Джульеттами и даже вряд ли в "Гамлете"). У этих героев нет ни борьбы с судьбой, ни настоящего с ней смирения, покорности - эта судьба просто есть, и иногда кажется, что этот герой и есть судьба - не знаю, может, это это по духу ближе к карме, где ты сам - и объект, и субъект результатов своих действий, чем к антично-средневековым представлениям о роке или провидении как о чем-то, навязанном со стороны/свыше. Как бы там ни было, жизнь этих героев не устремлена ни к свершениям, ни к славе, ни тем более к счастью, даже если у них на определенном этапе это все есть - только к смерти. Именно поэтому они и могут быть героями.
И, проводя неизбежные параллели, в который раз укрепляюсь в уверенности, что, если бы Торин не погибал, "Хоббит" не имел бы и половины своей прелести. Без смерти всех троих наследников Дурина - и Торина как Короля в первую очередь - это была бы всего лишь сказка - возможно, где-то увлекательная, где-то трогательная, но не более того. Смерть же как единственная награда, как и предшествующая этому драконова болезнь, превращает Торина из героя сказки в героя эддической песни. По большому счету, этот эмоциональный накал древней саги появляется в "Хоббите" только к концу, когда дракон уже мертв, когда на первый план выходит не квест, а Аркенстоун, драконова болезнь и смерть. У Хайдеггера было про бытие-к-смерти: жизнь может иметь ценность только потому, что каждый человек в каждый момент своей жизни знает, что она закончится - смерть служит ориентиром; так же тут смерть в конце осмысливает все, происходившее ранее, и "подтягивает" к себе, превращает из сказки с не слишком хорошим концом в пролог к героической песне. Это не удивительно, но все-таки изумительно, насколько Толкин умудрился передать в этих смертях здесь (и во всем "Сильмариллионе" заодно) настроение его любимой старой литературы.Юпд: дочитывая "Песню про Гудрун", поймала себя на еще одной ассоциации, уже не столько по тексту, впрочем, сколько по его восприятию: отношение к ситуации, когда Атли требовал золото от Гуннара и Хёгни, для меня было смутно похожим на требования эреборского золота Бардом и компанией.
В "Хоббите" в этом смысле чуть сложнее: обе стороны, мягко говоря, не безгрешны. Бард действительно имеет право на часть золота, и, если бы люди пришли одни, симпатии были бы явно на их стороне. Но эльфы такого права не имеют, и их претензии усложняют мотивы Торина, превращая их из простой и крайне неприятной жадности в защиту
своего, и даже защиту чести (народа/семьи/компании), если угодно. То есть, мои "читательские" симпатии там оказываются разорванными: я считаю справедливыми требования Барда, я не одобряю
(плохое слово, потому что не передает спектра эмоций "да что ж ты творишь, очнись, ну давай, ну пожаааалуйста") Торина, но при этом не могу не сочувствовать ему не только потому, что он "свой", но и потому, что уступить эльфам действительно значило бы сдаться и потерять лицо.
Похожее с Гуннаром-Хёгни против Атли: Атли не имеет на сокровище никакого права (он здесь эльфы), поэтому на читательские симпатии не претендует, Гуннар-Хёгни вроде как ради сохранения золота, причем в такой ситуации, когда им оно уже самим не надо, жертвуют жизнью, причем Гуннар сначала сознательно жертвует братом. Но тот факт, что они отправляются в это путешествие, зная, что их ждет, опять-таки вот этот мотив роковой обреченности (то есть, золото уже стоит не на первом месте в системе ценностей), превращает простую жадность в защиту чести, "стоять до конца", которое уже не может не вызывать симпатии.