Отчет о Европах

[nameofrose]

Все плохо: мне не хотелось разбивать отчет на мелкие порции, потому что под конец я бы сдулась, и в результате я накропала шесть вордов, которые выкладываю одним махом, да еще и без фото-сопровождения, которое еще не до конца обработано. Бойтесь.

Маршрут нашего передвижения был таков: Кёльн – Брюссель – Роттердам – Амстердам – Дюссельдорф – Гамбург – Берлин.

много, много

Под конец, признаюсь, меня начало слегка раздражать даже не мельтешение городов, а сам момент прибытия на новое место, когда нужно быстро сориентироваться, найди дорогу до гостиницы, дотащиться в нее с чемоданом и все такое – неорганизованность таких прибытий всегда травмирует мою хрупкую перфекционистскую психику – поэтому, совет себе на будущее, лучше все-таки подольше сидеть в одном городе (хотя вот, кстати, в последней британской поездке меня куча городов не раздражала).

По сравнению с Британией эти Европы показались куда более близкими и понятными. Подозреваю, конечно, если провести там больше времени, то вскроются другие, просто менее бросающиеся в глаза отличия, но с туристской точки зрения Британия выглядит куда более инакой, чем та же Германия. На континенте и люди более похожи на наших, и архитектура – вообще все.
Кстати, я теперь буду активно возражать всем, кто рассказывает про некрасивых или неухоженных немок. Такие же женщины, как наши – может, разве что чуть поменьше расфуфыреностей в стиле «Хрещатик, вечер субботы», но, опять же, даже если сравнивать с Британией, выглядят и одеваются они куда ближе к тому, к чему привычен глаз (разве что у нас не носят лосины под джинсовые шорты, а у них это повально принято), и даже лица у них, мне кажется, отличаются не так сильно: ну, то есть, если поставить в ряд британца, немца, нидерландца и украинца и сказать – выбирай – куда больше шансов «вычислить» как иностранца британца. Так что теперь на все рассказы о страшных европейках я буду отправлять если и не к зеркалу, то на улицу – точно.
Еще это было интересным опытом с лингвистической точки зрения. В Британии в этом смысле, конечно, куда легче: ты понимаешь все надписи, болтовню людей на улицах и даже реплики сферы обслуживания улавливаешь не всегда, но все-таки проблем с коммуникацией не возникает. В Германии надписи я понимала все, и сфера обслуживания знала английский, но мне же хотелось не только английского, мне хотелось еще и немецкий куда-то приложить, а вот с этим было не все так просто. Обнаружилось, что на слух я вообще практически ничего не понимаю, и поэтому пользоваться немецким «на случай важных переговоров» (ну, то есть, почти всегда, кроме заказов пива) я не рисковала не потому, что не знала, как сказать, а потому что боялась не понять ответа. И это, конечно же, порядочно раздражало: то есть, я вроде как вся такая крутая, уже кучу всего знаю, сложносочиненные грамматические конструкции наворачиваю, в письменном виде многое понимаю, а использовать язык все равно не могу, потому что немцы таратоооорят, аааа, я тупаааая, все плохо, заберииите меня отсюда, пойду рыдать в темный угол по поводу своей лингвистической бездарности. В первые дни во мне боролись две противоположные интенции: по приезде учить немецкий круглосуточно без перерывов на сон и еду и бросить все к чертям, забиться в этот самый темный угол и оплакивать собственную тупость.
В Нидерландах и в Брюсселе было еще интереснее. Ответственность за недовыученный местный язык на мне уже не лежала, но, во-первых, как раз там сфера обслуживания хуже владела английским (особенно это касается Брюсселя), а, во-вторых, ни те, ни другие в подавляющем большинстве случаев совершенно не утруждались переводом каких бы то ни было надписей на английский, и поэтому чувство дезориентации было куда сильнее. На помощь, как верные Чип и Дейл, спешил как раз немецкий: он, к счастью, весьма похож на нидерландский (а в Брюсселе большинство надписей было на французском и опять же нидерландском), поэтому меня вполне хватало на то, чтобы читать какие-то простейшие указатели, команды и даже худо-бедно расшифровывать меню (ну вот, например, «следующая станция» у них Volgende station). Подозреваю, с одним английским я бы чувствовала себя там куда более некомфортно, так что слава немецкому.

В Кёльн, конечно, стоит ехать ради собора. Снаружи он действительно огромный, потрясающе красивый, а внутри – это идеальная эстетическая геометрия. Там, казалось, какой кадр ни возьмешь, в нем сразу сама собой выстраивается нужная композиция, составленная из сходящихся прямых линий, углов и арок; «что готический стиль победит как школа» – это про него.
У них на набережной есть большой фонтан, в котором постоянно плещутся дети и не только дети. Я бы жила в этом фонтане, ей-богу.
Еще я нигде не видела столько неформалов. В первый день мимо нас, пока мы сидели «на паперти» у собора, по одному маршировали какие-то то ли готы, то ли панки, которые собирались на той же паперти. Если вы не видели их вживую – поверьте, вы не видели неформалов. Таких кадров ни у нас, ни даже в Британии я не встречала.
Нигде столько, как в Кёльне, прохожие не смотрели в глаза. Я обычно сама на людей не смотрю, а тут идешь по набережной, поднимаешь взгляд – а они ловят.
У них очень интеллигентные полицейские – такое ощущение, что они там снимают какой-нибудь криминальный сериал, в котором люди в форме обязательно должны быть молоды, симпатичны, камерогеничны и заставлять подозревать их в наличии интеллекта.
Мы два дня питались там «фастфудовыми» грилевыми сосисками в хлебе (Bratwurst mit Brötchen, ага), и сосиски у них действительно вкусные. И пиво.
На второй день (потому что первый был понедельник, а в понедельник у них музеи не работают; в воскресенье, действительно, не работают никакие магазины, в этом мы убедились в конце недели в Дюссельдорфе) попали в два музея: Wallraf-Richartz-Museum и Museum Ludwig. В первом была неплохая коллекция импрессионистов: несколько Ван Гогов (одна или две картины, правда, из совсем ранних, которые и Ван Гогом-то можно считать с определенной натяжкой) и несколько Моне, в том числе один из его закатных стогов сена (прекрасный и изумительный). В Людвиге же были всякие Пикассо и модернисты, а еще – внезапно – один внушительных размеров Дали, какая-то очередная вариация на тему полупрозрачного Христа и излюбленной бухты Кадакеса.

Брюссель, безусловно, красив, даже очень, но «своим» городом я его не почувствовала.
Когда мы только приехали, больше часа блуждали в поисках гостиницы, ибо распечатанная мамой карта начиналась от другого вокзала (что мы обнаружили уже следующим днем), и я честно пыталась не паниковать (я не выношу дезориентации в городе, не знаю уж, какие там у меня детские травмы, инстинкты или кармические последствия срабатывают, но, стоит мне начать теряться, и я впадаю в абсолютную панику и отчаяние). Неприятно впечатлило количество не всегда европеоидных мужчин и слишком часто унюхиваемый запах, намекающий на то, что местные жители берут пример со своего знаменитого мальчика, не слишком утруждаясь поисками подходящего туалета. Плюсом, впрочем, было дружелюбие местных: один раз сидевшие в уличном кафе мужики сами окликнули нас, сгоняли за еще одним, который, несмотря на то, что в предлагаемых для общения языках у него значились только французский и испанский, все-таки умудрился показать нам путь истинный. Гостиница впечатлила своим лифтом какой-то доисторической постройки: деревянный такой, и из него двери открываются, как обычные двери. Бросив вещи в очень душной комнате, выходившей окнами в двор-колодец (что не способствовало проветриванию), мы отправились на поиски пива и добрели до главной площади: изумительно красивые, подсвеченные здания, и посередине – сидящий прямо на мостовой народ, общающийся, что-то распивающий и, в общем, культурно проводящий ночное время перед городской ратушей. Мы отправились в ближайший магазин, поразились ассортименту пива и вполне приятно провели время, сидя с ним на бордюрчике – наверно, эта вылазка была как раз самой атмосферной.
Днем мы искали сначала музей Магритта, который прекрасен (и музей, и Магритт) – жаль только, что английскими надписями там не слишком озабочивались, поэтому о чтении комментариев к картинам можно было и не мечтать. Потом, соблазнившись знакомыми именами типа Босха, Рембранда и Брейгеля, мы пошли в Old Masters Museum, где неожиданно оказалось, что, хотя к итальянской живописи эпохи Возрождения за редкими исключениями я равнодушна, «северное Возрождение» мне вполне по вкусу, а сюрреалистические экзерсисы того же Босха – так вообще прямая предтеча Дали.
Мальчик… ну, мальчик. Писает. Все еще.

Роттердам (вместе с Дюссельдорфом) был тем городом, без которого вполне можно было обойтись. Единственным по-настоящему запоминающимся был тот факт, что мы (спасибо «распродажным» бронированиям) жили на самом настоящем огромном корабле, который когда-то плавал, а теперь стал ресторанно-гостиничным комплексом и, если верить всяким путеводителям и указующим на него стрелкам, вроде как даже достопримечательностью. Первый вечер отметился тем, что мы, добравшись до него, отправились на поиски еды и долго блуждали по пустынному спальному району, в конце концов вполне вкусно поужинав в какой-то жуткого вида забегаловке вроде «Пиццы и Кебаба», потому что ничего больше там уже не работало. Следующий день мы честно бродили, но в Роттердаме почти нет старой части, если не считать трех с половиной улиц и памятника Эразму перед церковью, и воды, по сравнению даже не то что с Амстердамом, а с Германией, там тоже почти нет, а какой смысл в голландском городе без кучи каналов?.. Архитектура там сплошь современная, и, конечно, сама по себе она выглядит занятно, но вот в массе как-то не вызывает желания остаться там подольше.

В компенсацию этому зато Амстердам был абсолютно прекрасен и убедителен. Питер, только с блэкджеком и шлюхами (трешем, угаром и содомией, подставьте нужное). Собственно, я сразу же мысленно окрестила город внебрачным сыном Венеции и Питера, и ко второму Амстердам ближе ощущением абсолютного простора (почти то самое дзеновое «безграничное пространство и ничего священного»).
Сразу по приезде мы отправились в музей Ван Гога, где и отстояли длиннющую очередь. Судя по всему, мы попали в какой-то день пик, потому что на следующий с утра такого уже не было, но, честно говоря, мне даже не было обидно. Один из тех редких случаев, когда стоять в очереди почти приятно: ну, то есть, стоять, конечно, не приятно, но когда смотришь на всю эту внушительную людскую массу и думаешь, что все они сейчас отстаивают вот эту же очередь, еще и под моросью, чтобы заплатить деньги и посмотреть на твоего любимого художника… ну, вы понимаете. Прямо-таки какое-то чувство братства и сопричастности, ага – даже если часть из них мимокрокодилы, все равно ведь – Ван Гог.
У них там сейчас экспозиция Van Gogh at Work, это означает – к собственным картинам они добавили некоторые, одолженные у коллег (в том числе одни из подсолнухов, которые мы видели в National Gallery в Лондоне) и организовали четыре этажа прекрасного не столько хронологически, как тематически: на первый этаж, например, попали как совсем ранние опыты, так и работы «в стиле» других художников (и часто рядом для сравнения висели «оригиналы»), с достижением уже собственного стиля – «японская» стена, закутки, посвященные творческим и не очень отношениям с другими художниками: у них там есть портрет Ван Гога, написанный Гогеном, например. Еще рассказывалось-показывалось, что Ван Гог действительно, как показано в «Винсенте и Докторе», мог легким движением руки начать рисовать поверх собственной картины, и на примере «Вида на Париж из квартиры Тео…» проиллюстрировали картинками-спасибо-рентгену(?), что до этого там был автопортрет, и как, собственно, он зарисовывался.
Вообще, конечно, Ван Гог вживую – это что-то совершенно особенное. Это правда, что репродукции все равно не передают всего ощущения. Например, то, что на одном из автопортретов в репродукции выглядит просто беспорядочными яркими мазками, вживую кажется еще и фактурой кожи. Там можно было фотографировать, но, во-первых, в этом просто нет смысла, во-вторых, я честно пользовалась установкой Бродского запечатлевать на сетчатке, а не на камере, хотя пара снимков все же осталась.
Поскольку вышли мы оттуда уже к пяти, ни в какие больше музеи мы не попали, и потому большую часть вечера просто блуждали по городу. Ну, точнее, я ставила, например, цель дойти до церкви такой-то, и мы шли до нее очень непрямыми путями, включавшими в том числе наворачивание кругов вокруг квартала красных фонарей и многочисленных тусовок под радужными флагами. В результате, и церкви находились, и треш с содомией не оставались без нашего внимания. Это вообще потрясающая атмосфера, почти сногсшибательная по сравнению с нашей пуританско-патриархальной культурой. Там просто – ну, свободно, да? При этом, несмотря на сосредоточение треша и угара в некоторых местах, город не выглядит «распущенным», или слишком пестрым, или «ярмарочным» – скорее просто просторным во всех смыслах, именно поэтому мне все больше вспоминался Питер (а, если учесть, что в предыдущий день я читала ту часть «Диалогов с Иосифом Бродским», где он рассуждал о «отсутствии горизонтов» в Питере как его отличительной, едва ли не метафизической характеристике, и о воде как о сущности, способной содержать отражение Бога, вы можете понять все культурные наслоения, повлиявшие на мое восприятие). В Амстердам я бы с удовольствием вернулась и провела там более длительное время.

А теперь, эксклюзивно для данной информационной площади, кулстори про кофешоп.
Мама моя с самого начала рвалась попробовать, ибо, собственно, траву никогда не, а тут легально – интересно, дескать. Мне не было интересно, ибо ничего нового я бы не испытала, и вообще как-то неловко – социофобия включилась, в общем. От единственного подозрительного кофешопа в Роттердаме я ее отвратила, а вот в Амстердаме не повезло. Первый же, на который мы наткнулись, был весьма с размахом организованным, разухабистым заведением под названием «Бульдог». Система там работает так: заходишь, видишь типичное помещение бара-паба со стойкой и столиками, но слева от входа сидит дядечка в будочке, если клацнуть на кнопку, там подсвечивается «меню», отпускаются разные жевательные и курительные вариации на разные темы, от одного до пяти граммов на морду. Я уперто открестилась от коммуникаций на тему, но мама с ее английским худо-бедно разобралась с дядечкой и получила для нас две «папиросы». Я, честно стараясь не проболтаться о собственной не только теоретической осведомленности, дала маме пару советов на тему того, как получить хоть какой-то результат, ибо по ее словам выходило, что ее может не взять. Я сама тихо-мирно выкурила две трети папиросы, она бросила после трети – и ее «взяло». Мне было практически ничего, так, чуть расшатанная координация и легкое «навеселе», а вот ей стало всерьез плохо – не до обморока, но где-то близко. Ближайшие полчаса я отпаивала ее кофе, откармливала шоколадом, просто кормила, высиживала, а потом полвечера медленно выгуливала, контролируя, что да как. Мама честно потом заявила, что на все ранее поступавшие в ее организм медицинские наркотики реакция у нее была именно такая, но она надеялась, что все эти травушки из другой категории, поэтому есть шансы на что-то более приятное – угу, щаз. Мораль сей басни такова: с мамой я больше не употребляю.

Сохраняя равновесие эмоций в природе, Дюссельдорф прошел мимо меня. Там была набережная с книжным развалом, где ничего интересного для себя я, увы, не обнаружила, небольшой «японский сад» в одном из парков и знаменитые Medien Hafen, где сосредоточилось все порождение воображения современных архитекторов, и это было забавно, но не более того. Ну, что поделать, не могу я находить контакт с городами, где нет ни одной церкви или музея.

Гамбург, зато, порадовал очень красивой ратушей, большим количеством воды и таки парой церквей. То есть, Гамбург – это как Дюссельдорф, только чуть-чуть с большей исторической частью, и потому круче. Там тоже было это ощущение простора, и это мне понравилось.

Берлин – город с очень сильной исторической памятью и одновременно одна большая стройка (что, впрочем, скорее усиливает ощущение этой историчности).
На каждом шагу Берлин предстает живущим памятью о войне и, куда больше – о стене (Стене?).
На многих зданиях и мостах, которые кажутся старыми, можно обнаружить надписи приблизительно следующего содержания: построено в 18**, разрушено в 194*, восстановлено в 196*. У них там после бомбежек действительно исторического вообще почти ничего не осталось, но, вместо того, чтобы плюнуть и быстренько построить что-то новое, они как-то умудрились восстанавливать, и весьма убедительно, свои старинности.
Уже пост-фактум, проезжая в такси из аэропорта, я поняла, что Берлин чем-то неуловимо напоминает Киев в его лучших проявлениях: почти отсутствующая, но все-таки дающая о себе знать старина, ощущение простора, но, в отличие от Питера и Амстердама – все же сдерживаемого, и основное отличие, причем в пользу Берлина, именно в «новизне»: их «новые» здания – не наши унылые однотипные кирпичные монстры, а стеклянная современная архитектура, почти небоскребы, которые, при всей моей обычной нелюбви к новостроям, выглядят чаще всего оригинально и даже красиво – по меньшей мере, интересно.
И да, у них действительно огромные стройки, такое ощущение, что у них война только-только закончилась, и они еще не успели отстроиться. Странно это как-то. Думаю, если бы в Киеве такое количество мест в самом центре было бы занято стройкой, меня бы это раздражало. На весь город едва найдешь пару видов, где «в кадре» не было бы подъемного крана. Хотя вообще все немецкие города что-то очень активно строят, и я не преувеличиваю. В Дюссельдорфе недалеко от нас чем-то бурно грохотали часов до трех ночи.
В городе много памятников войны и стены. Советский солдат, памятник репрессированным евреям, гомосексуалам, большой, сюрреалистический каменный почти-лабиринт в память Холокоста, знаменитая East Side Gallery – больше километра стены, разрисованного художниками со всего мира, еще несколько осколков стены на Потсдамской площади (я честно исполнила культурную программу слушать Heroed Дэвида Боуи, проезжая на автобусе возле стены, жаль, у меня на плеере версия англоязычная, а не англо-немецкая). Часто на остановках автобусов, там, где у нас реклама – плакат с фотографией и короткой биографией: так вот, например, в ожидании автобуса, я узнала про Вариана Фрая: он был французским журналистом, которого отправили во Францию в 1941 со списком из двухсот приблизительно интеллектуалов, которым он должен был помочь выбраться из Франции, к нему приходили очень многие, и в результате он помог выбраться почти двум тысячам людей (из известных среди них Марк Шагал, Макс Эрнст, Ханна Арендт), потом его депортировали в США, ни во время войны, ни позже, до смерти в 67, его заслуги не были оценены, но посмертно он получил израильского «Праведника мира». Кроме этого, у них где по отдельности, а где целыми рядами расставлены такие себе круглые невысокие колонны, на каждой из которых – тоже портреты-истории: как я поняла, это онлайн-проект, который должен показать жертв фашистского режима как, ну, людей – личности. Я невольно задумывалась о том, как живется среди этого, не угнетает ли, но, мне кажется, такого очень не хватает в том же Киеве. Даже если местные не уделяют этому внимания, они не могут не замечать, и они там очень правильно помнят – и зло, причиненное своей страной, и страдания, причиненные ей (к слову, очень сложно поверить, что стену снесли настолько недавно – это просто не укладывается в голове). Возможно, если бы в Киеве вот так вот висели истории людей, пострадавших, например, от сталинских репрессий, то и у наших людей оно укладывалось бы в голове более, мм, правильно.
Мы ехали в Берлин автобусом, и, можно сказать, он понравился нам с первого взгляда – с самых окраин, наполовину пост-советских, наполовину странно привлекательных домиков. По всей видимости, город это почувствовал: сев на станции на первый попавшийся автобус (мы потом шутили, что мы «берем» автобусы – надо же, дескать, хоть что-то в Берлине «брать»), уже только выйдя на первой попавшейся остановке, мы обнаружили, что, внезапно, этот автобус способен довезти нас не просто до метро, а до нашей станции, и начали ждать следующий того же номера; а в нашей комнате в гостинице на стене висело ни что иное, как винсентовские подсолнухи. Бывает же.
В первый день мы долго бродили по городу, знакомились с Museum Insel, где сосредоточены аж пять музеев и который внесен в блабла список Юнеско. Впечатлились Berliner Dom (кафедральным собором), пошли внутрь. «Нутрь» оказалась до странности пышной как для протестантской церкви, но самое прекрасное было то, что там можно было подняться под самый купол (как в Питере), откуда, конечно же, открывается прекрасный вид на прилегающий музейный остров и стройки века. Потом попали у Бранденбургских ворот под легкий дождик, организовавший, как оказалось чуть позже, очень фотогеничные лужи перед Рейхстагом, и прогулялись на Потсдамскую площадь, возле которой сходили на выставку Дали, где были преимущественно его поздние рисунки, иллюстрации ко всяким «Тристану и Изольде», «Фаусту», «Дон Кихоту».
Утром второго дня поехали в Потсдам. Это очень красивый и очень европейский городок. Ограниченные временем и незнанием, куда идти, сели на экскурсионный автобус и покатались на нем. Там много дворцов, парков и прочих наследий императорской эпохи, а еще бывшая территория КГБ – там было их какое-то управление, тюрьма, мост, где обменивали шпионов, и прочие приятные вещи времен холодной войны, а еще, как оказалось, именно у них была (и до сих пор есть) крупная кино-студия, на которой сняли первый звуковой и первый цветной фильмы.
После Потсдама мы таки попали в Neue Nationalgalerie, где обитает немецкий модернизм (галерея с импрессионистами, увы, была закрыта вот до второго августа); и внезапно оказалось, что мне действительно нравится часть живописи сороковых-шестидесятых годов, а остальное, хоть и не нравится, тем не менее, становится интересным, если уделить внимание чтению комментариев в соответствующих залах: после прочтения о том, как поп-арт врывался в эпоху масс-медиа, поп-культуры и прочая, прочая, нравится он мне больше как собственно картины не начал, но захотелось радостно носиться вокруг, извергая Бодрийяров и симулякры – поэтому, можно сказать, мы с галереей остались абсолютно довольны друг другом.
Еще мы нашли таки здание Бундесканцлерства, фасад которого (без подписи, между прочим) больше напоминает музей современного искусства, да еще и больше внутри, чем снаружи: весь масштаб здания начал оцениваться, когда мы пошли вдоль забора, нашли таки соответствующую надпись-название (и перестали чувствовать себя счастливыми русскими шпионами, рассекретившими чужую власть) и увидели через этот самый забор всю «задницу», скрытую фасадом, и прочие прелести прилегающей территории, а в последнее утро катались на кораблике, и объяснения гида поочередно на английском и немецком в какой-то момент начинали восприниматься абсолютно одинаково полу-понятно.
В самолете назад мы получили просто убийственную порцию соотечественников с орущими детьми и без малейшего отблеска культуры в очах, но, возвращаясь к тому, с чего начали, по сравнению с Британией ломка от возвращения была все-таки не настолько сильной.