Главная проблема моего письма заключается в том, что у меня нет динамики - лишь статика. Я могу сказать то, что я думаю, как я вижу в этот мир в данный конкретный момент - но я никак не могу рассказать о том, как я пришла к этому, почему получилось именно так. Мне все кажется, что я буду бессовестно врать, если не скажу сразу в лоб ответ, который я знаю для себя, и буду тянуть и пытаться героев с читателями подводить к нему, когда на самом деле все яснее ясного. А ведь это подведение, этот поиск - это и есть сюжет. Вот почему мне никак не удается сконструировать сюжет. Каждая моя попытка сделать это упирается в то, что у меня есть ответ.
На что у меня нет ответа?
Да на все, на самом деле. Но когда я пытаюсь уцепиться за какую-то мысль, мне кажется, что все просто и понятно.
Я не знаю, на самом деле, почему и зачем писать. Я не знаю, как побороть скуку. Я не знаю, как жить с собой. Я не знаю, как жить с другими людьми.
Я учусь этому, мало-помалу, по капле, и когда проблема не встает ребром, я стараюсь просто не думать о ней и уж тем более не пытаться анализировать, действительно ли у меня есть ответ и что это за ответ. Иначе все, пиздец. Бездны, пучины депрессии, не выдержавшие столь пристального вглядывания в них, отвечают мне своим безрадельным вниманием, и тогда уже точно не до письма - хочется просто лежать и умирать (хотя, в прошлый раз мне удалось таки что-то написать, и это привело даже к неплохим - не писательским, впрочем - результатам).
О чем же я могу говорить тогда - на самом деле?
Пожалуй, об этом же. О скуке, о нерешительности и нерешенности, неразрешенности, неразрешимости, о живности, о жимолости, о живости, о святости, о старости, о смерти, и вновь о скуке, ибо ничто не навевает скуку большую, чем смерть, которая и таится на дне вещи - каждой вещи - на которую мы смотрим, когда нам скучно.
Казалось бы, нет смысла говорить о скуке после "Тошноты" Сартра - но все дело в том, что его ответ - это не ответ. Даже в лучшие мои времена, когда я была молода и наивна, я понимала, что это ни хрена не ответ, что он просто уходит от вопроса в угоду своей философской доктрине (как сделал и Достоевский, столько внезапно наставив на пусть истинный Раскольникова буквально на последней странице) - и мне всегда казалось это страшным читерством, как философской, так и писательской трусостью. Неумение признать, что на самом деле ты не знаешь ответа на тот вопрос, который пытаешься решить - это страшно. Но, быть может, только в этом на самом деле и заключается смысл писательства. Говорить о том, чего сам не знаешь, потому что любое знание, высказанное словами, приводит к ненастоящему дао и Витгенштейну - в общем, не имеет решительно никакого смысла - потому что, может быть, не только я, а и ни один писатель не может сказать ничего из того, что он на самом деле знает (или думает, что знает, я не настолько самонадеяна) - может говорить лишь о том, чего не знает и сам, надеясь лишь на то, что где-нибудь на последних страницах это знание само собой выскочит из его строк, помашет рукой и читателю, и ему, и он успеет поставить точку раньше, чем это знание превратится в занудство.