В прошлом году во время расстрела Майдана я приехала к Михайловскому с мамой утром после того, как отключили метро. А потом – не слишком сопротивляясь – дала ей уговорить себя, что мне там делать нечего, что я ничего не умею и мне незачем быть пушечным мясом. Три дня безвылазно просидела дома, чувствуя себя прескверно. Говном себя чувствуя, если совсем по-честному. Потом очень долго и очень старательно укоряла себя за трусость, за недостаточную вовлеченность, что дескать «пусть мир пропадает, а мне бы чай пить».
Но, как водится, «чувство вины – это незавершенное познание».
Мои самообвинения в трусости и равнодушии были просто попыткой выглядеть моральнее в своих и чужих глазах, хотя на самом деле речь идет не о недостатке у меня какого-то качества, а в принципе о том, кто я есть.
Я наткнулась недавно на какую-то очередную браво-патриотичную, прославляющую нашу армию статью, и мне стало нехорошо.
Я ненавижу происходящее, но я ненавижу его не как гражданин подвергнувшейся нападению страны, а как – наверное, это и можно назвать словом «пацифист».
Сейчас я впервые в жизни действительно радуюсь, что я девочка, а значит, не должна воевать.
Я не готова воевать.
Я не думаю, что кусок территории или политическое влияние стоят того, чтобы люди ради них убивали и умирали.
Я не готова ради родины убить человека. И тем более не готова умереть сама. Родина – это более или менее близкая к сердцу, но лишь концепция. Конструкт. Мое «я» – единственная данная мне непосредственно реальность. Каждый человек – отдельный целостный универсум, какой бы хреновый он ни был. Идея всегда абстрактна, человек всегда конкретен. Как можно уничтожать ради идеи уникальную конкретность, неповторимый комок мыслей, чувств, личной истории, связей с другими людьми, планов на будущее, мечтаний?
Я пытаюсь понять: есть ли что-то другое, что я посчитала бы стоящим чьей-либо смерти?
Думаю о Сартре, участвовавшем в Сопротивлении, и о Хайдеггере, сотрудничавшем с нацистами – была ли бы я кем-то из них? Готова ли бы я была участвовать в войне, если бы это было не творящееся у нас черти что, а, например, Вторая мировая, когда речь шла одновременно и о выживании, и о сохранении гуманистических ценностей, человечности как таковой?
Возможно – но я не могу знать.
Сейчас мне сложно представить, есть ли что-то, ради чего я была бы готова убить или умереть. Но территориальная целостность и даже суверенитет страны в число таких вещей не входят точно.