Смотри, произошло явление чая как феномена (с)
Единственная проблема Достоевского в том, что после него все не достоевский. Ну разве что письма Ван Гога пойти перечитывать, там, по крайней мере, та же любовь к людям, сочетающаяся с неумением с этими людьми жить.
Моя гневная тирада по поводу "451 по Фаренгейту" тут уже была, а сейчас я, как уже тоже упоминалось, читаю "Доктора Фаустуса" Манна. Для начала стоит сказать, что за то время, пока я его читаю, я проглатывала двух равновеликих Достоевских, а тут я едва перевалила за середину (если учесть, что до этого у меня была неделя "каникул"... ну да). Оно умное, там много интересных и задевающих лично меня мыслей, но даже я, при всем моем рационализме, с трудом перевариваю книги, настолько лишенные чувства. "Смерть в Венеции" как-то все же позволяла надеяться на лучшее, но, ей-богу, в некоторых философских трактатах и то больше интриги, любопытства и чисто человеческого чувства, чем тут.
Мне нравится Леверкюн, как привычно нравятся все не-человечные гении. Вот рассказчик раньше раздражал меня своим "классическим гуманизмом" разлива "человек есть венец природы/творения". Но теперь (почему мне опять вспомнился Достоевский) я дошла до подробного описания Первой мировой, и рассказчик живописует свой бурный патриотизм, "прорыв Германии в мир", общий энтузиазм, "немецкий эгоизм", для которого необходимость навести кровавый ад в Европе ради собственного "прорыва" была чем-то нормальным, и вытесняемые из сознания аргументы других персонажей, что война - это исключительно смерть, разрушение и множество неприятных вещей; и мне, во-первых, просто, скажем так, неприятно (хотя слегка дергало меня еще в самом начале, когда, несмотря на осуждение рассказчиком Второй мировой, он также упоминал о некоем "патриотизме", который не могло перебороть понимание того, что происходят ужасные вещи), во-вторых, я вообще не очень понимаю, как это согласовывается с декларированным "гуманизмом" (и если это действительно и есть гуманизм той эпохи, то я начинаю понимать, почему поздний Достоевский так его не терпел).
Кажется, Достоевский окончательно испортил мой литературный вкус - и заодно те области морали, которые в свое время оказались незатронутыми ДК.
Моя гневная тирада по поводу "451 по Фаренгейту" тут уже была, а сейчас я, как уже тоже упоминалось, читаю "Доктора Фаустуса" Манна. Для начала стоит сказать, что за то время, пока я его читаю, я проглатывала двух равновеликих Достоевских, а тут я едва перевалила за середину (если учесть, что до этого у меня была неделя "каникул"... ну да). Оно умное, там много интересных и задевающих лично меня мыслей, но даже я, при всем моем рационализме, с трудом перевариваю книги, настолько лишенные чувства. "Смерть в Венеции" как-то все же позволяла надеяться на лучшее, но, ей-богу, в некоторых философских трактатах и то больше интриги, любопытства и чисто человеческого чувства, чем тут.
Мне нравится Леверкюн, как привычно нравятся все не-человечные гении. Вот рассказчик раньше раздражал меня своим "классическим гуманизмом" разлива "человек есть венец природы/творения". Но теперь (почему мне опять вспомнился Достоевский) я дошла до подробного описания Первой мировой, и рассказчик живописует свой бурный патриотизм, "прорыв Германии в мир", общий энтузиазм, "немецкий эгоизм", для которого необходимость навести кровавый ад в Европе ради собственного "прорыва" была чем-то нормальным, и вытесняемые из сознания аргументы других персонажей, что война - это исключительно смерть, разрушение и множество неприятных вещей; и мне, во-первых, просто, скажем так, неприятно (хотя слегка дергало меня еще в самом начале, когда, несмотря на осуждение рассказчиком Второй мировой, он также упоминал о некоем "патриотизме", который не могло перебороть понимание того, что происходят ужасные вещи), во-вторых, я вообще не очень понимаю, как это согласовывается с декларированным "гуманизмом" (и если это действительно и есть гуманизм той эпохи, то я начинаю понимать, почему поздний Достоевский так его не терпел).
Кажется, Достоевский окончательно испортил мой литературный вкус - и заодно те области морали, которые в свое время оказались незатронутыми ДК.