Смотри, произошло явление чая как феномена (с)
Хотя я все еще не думаю, что вправе говорить об этом.
Когда риторика «героев, умерших за свободу/Майдан/Украину» применялась по отношению к первым пяти погибшим, это вызывало зубную боль.
Говорить о них как о героях означало - пытаться принять и осмыслить ситуацию, которую принять невозможно. Их смерти тогда были бессмысленными, ситуация - абсурдной. Говорить о них как о героях означало отнимать у них реальность людей, живущих в наше время, в нашей стране. Эта сакрализация была лицемерной, потому что отдаляла их, переносила одним махом из нашего мира на страницы учебников истории. Того, что тогда вещали со сцены, не стоило говорить, ибо они были живыми людьми, которые потеряли свои жизни; это все было болезненно, но не менее - абсурдно; пытаться прикрыть и осмыслить этот абсурд было оправданием системы, которая к этим смертям привела, попыткой превратить реальные смерть и боль в абстракцию.
Когда погибших почти сто, и революция «победила», ничего другого, кроме героизации и памяти просто нет и быть не может - потому что теперь уже не обстоятельства задают этих людей, а люди задали обстоятельства. Это уже не «современный мир, наша страна», в которой почему-то и зачем-то в ходе политических баталий умерли люди. Значительная часть из них более-менее осознанно отдала свои жизни за то, чтобы что-то изменить - и теперь мы уже не имеем права отнимать у них этот смысл. Это реальность, созданная, заданная этими смертями. Поэтому не смерть осмысливается реальностью, а реальность теперь осмыслена смертью.
Когда Евромайдан только начинался, «душу й тіло ми положим за нашу свободу» пелось по привычке; не было понятно, каким таким героям - слава. Теперь это все воспринимается иначе - даже спорная «смерть ворогам».
В реальности «современного мира, нашей страны» люди не умирают за свободу и свержение тирана; но наша реальность теперь - та, которую создала Небесная Сотня.
Героям слава.
Когда риторика «героев, умерших за свободу/Майдан/Украину» применялась по отношению к первым пяти погибшим, это вызывало зубную боль.
Говорить о них как о героях означало - пытаться принять и осмыслить ситуацию, которую принять невозможно. Их смерти тогда были бессмысленными, ситуация - абсурдной. Говорить о них как о героях означало отнимать у них реальность людей, живущих в наше время, в нашей стране. Эта сакрализация была лицемерной, потому что отдаляла их, переносила одним махом из нашего мира на страницы учебников истории. Того, что тогда вещали со сцены, не стоило говорить, ибо они были живыми людьми, которые потеряли свои жизни; это все было болезненно, но не менее - абсурдно; пытаться прикрыть и осмыслить этот абсурд было оправданием системы, которая к этим смертям привела, попыткой превратить реальные смерть и боль в абстракцию.
Когда погибших почти сто, и революция «победила», ничего другого, кроме героизации и памяти просто нет и быть не может - потому что теперь уже не обстоятельства задают этих людей, а люди задали обстоятельства. Это уже не «современный мир, наша страна», в которой почему-то и зачем-то в ходе политических баталий умерли люди. Значительная часть из них более-менее осознанно отдала свои жизни за то, чтобы что-то изменить - и теперь мы уже не имеем права отнимать у них этот смысл. Это реальность, созданная, заданная этими смертями. Поэтому не смерть осмысливается реальностью, а реальность теперь осмыслена смертью.
Когда Евромайдан только начинался, «душу й тіло ми положим за нашу свободу» пелось по привычке; не было понятно, каким таким героям - слава. Теперь это все воспринимается иначе - даже спорная «смерть ворогам».
В реальности «современного мира, нашей страны» люди не умирают за свободу и свержение тирана; но наша реальность теперь - та, которую создала Небесная Сотня.
Героям слава.