Право на сказку

[Колокольчик фарфоровый]

Если кто забыл, об этом фике я писала вот здесь, и совместными усилиями мы сделали таки перевод.
Я очень рада была возможности работать с этим текстом, на самом деле..) Это удовольствие, ибо даже после второго, третьего перечитывания - он остается невероятно эмоциональным и правильным. И как восторженный читатель я очень рада, что теперь больше людей смогут прочесть его.
Таирни!

Автор:  Таирни
Перевод:  Имя розы при участии  Таирни
Оригинал:здесь или скачать
Фандом: Доктор Кто
Таймлайн: второй-четвертый сезоны
Категория: просто сказка)
Жанр: драма, everybody lives
Дисклеймер: все принадлежит ВВС, РТД, Стивену Моффату и остальным)
Персонажи: Десятый Доктор, Роза Тайлер, Доктор 10.5, Ривер Сонг. А также – Эми Понд и Одиннадцатый Доктор. И Мастер.

Предупреждения: 1) Наверное все-таки AU, потому что Ривер Сонг в моей вселенной уж никак не дочь Эми Понд. 2) Текст написан с учетом печально известной «сцены 135», - того, что Доктор подарил своему двойнику, который остался в параллельной реальности, зерно ТАРДИС.
Описание: Бывают сказки, которые рассказываешь для кого-то. А бывают – те, которые придумываешь для себя самого. Иногда история, услышанная от кого-то другого, продолжает болеть тебе так невыносимо, так пронзительно и неизлечимо, что единственный способ избавиться от этой боли – рассказать, что на самом деле все было совсем-не-так. И, зацепившись за маленькую, возможно, совсем незначительную деталь, пересказать историю заново, возвращая себе способность дышать.



Потому что у каждого из героев и каждого из читателей есть свое

Право на сказку


≈ 27000 слов и хэппи-энд - в комментариях

скачать вордом

запись создана: 08.07.2011 в 21:18

@темы: фанфікшен, Doctor Who

Comments

[Колокольчик фарфоровый]

Пролог. Вневременье.

Бракує повітря. Від болю білішають очі.
Розбитою мушлею крає долоні надія.
Я хочу сказати… та ні ж бо, спитати… Я хочу
Не бути – бо ж бути без тебе я вже не зумію.
Я мала усе – а віднині – самотня й убога.
У Бога чи ж є щось для мене, крім муки і горя?..
Цей всесвіт збезлюднів. У нім не лишилось нічого,
Лиш море і небо. І я – поміж небом і морем.

***
Море.
Небо.
Я вижу их во сне каждую ночь.
Это – история о том, как я не умерла.
…Странно, раньше мне казалось, что нет ничего страшнее собственной смерти. Одна мысль о том, что все в мире останется прежним, но меня в нем уже не будет… поверить не могу, но когда-то она действительно меня пугала.
Когда-то…
Наверное, тогда же, когда я действительно верила, что самоубийство –грех.
Это – история о том, как я…
Я ненавижу себя за то, что до сих пор жива.
Это неправильно.
Так не должно быть.
Ведь – как может быть правильным мир, в котором не осталось цветов, кроме тускло-серого и блекло-желтого? Мир, в котором не осталось вкусов – только привкус крови из прокушенной насквозь губы и горьковатый налет морской соли? Мир, который дробится, словно стрекозиный глаз, как…
Мир-без-тебя.
Я не хочу больше быть в нем. Я не могу больше в нем быть.

***
Помнишь… ты сказал когда-то, что люди тратят на сон непростительно много времени, которое можно было бы использовать куда более интересно.
Я не сплю уже… третью ночь? пятую? двенадцатую?
Не знаю.
Да разве не все равно?
Ночью мне, наконец, позволено побыть в одиночестве.
Что… тебе не нравится слово «позволено»? А иначе это никак и не назовешь. Ведь рядом со мной – лучшие в мире родители… и Микки – друг, о котором можно только мечтать. Разве они могут хоть на мгновение оставить Розу Тайлер одну?
Представляешь… тогда, в первые дни после… мама даже спала на диване в моей комнате – дескать, у нее в спальне все еще воняло краской после ремонта. Она каждый вечер приносила мне в постель кружку горячего молока с медом… поправляла одеяло… а однажды даже предложила спеть колыбельную – ту самую, под которую я засыпала в детстве. И спела-таки… а я лежала, свернувшись, словно улитка, которая неизвестно где потеряла свою раковину – и не понимала, кто эта женщина и что она делает в моей комнате. И почему у нее слезы на глазах.
Ужасно, правда? Я чудовище, наверное… но меня не хватает даже на то, чтобы переживать по этому поводу.
А кроме мамы есть еще папа. Самый чудесный, самый прекрасный в мире папа… от которого отделаться еще тяжелее. Еще бы – они с Микки решили, что я, как только останусь в одиночестве, наглотаюсь каких не надо таблеток или порежу себе вены, представляешь?..
…А может… Может, они правильно решили?..
Так или иначе, днем кто-то из них всегда рядом со мной.
Моя семья. Самые дорогие для меня люди.
Иногда я почти ненавижу их.
Ведь… они не понимают самого главного.
Того, что уговаривать, спасать, пытаться утешить можно – живых.
Я не умерла тогда.
Но я – мертва.

***

Ночью… ночью можно, наконец, не пытаться играть Розу Тайлер-«да-это-сложно-но-я-держусь-и-не-смотрите-на-меня-такими-глазами».
Ночью можно просто побыть собой.
Мертвой.
Мертвым, говорят, не больно.
Мне уже – даже – не больно.
Просто… моего мира больше нет. Мой мир теперь – это тот самый пляж Dålig Ulv Stranden.
Море.
И небо.
И песок.
…Я стою на коленях среди черных острых скал, снова и снова набираю полные пригоршни песка – он течет сквозь пальцы с шелестом, напоминающим шорох крыльев мертвой бабочки, с шелестом, сводящим меня с ума.
Воспоминания… воспоминания… воспоминания…
Прошлой ночью я имела неосторожность на мгновение закрыть глаза… чтобы уже через секунду вскочить, задыхаясь от ужаса – мне показалось, что я забыла твое лицо.
…Песок… сквозь пальцы…
Меня зовут Роза Тайлер.
Это – история о том, как я…

Часть первая. Перед рассветом.

Ти снишся і снишся, і снів цих страшніше нема.
Над ранок годинник як серце збивається з ритму,
І сивіють губи від попелу майже-молитви
До майже-всесильного – всує. Я знову сама.
Я знову без тебе, а отже, я знову – не я,
А віхоть туману – де море стрічається з небом.
Навчи забування. Нвчи мене бути – без тебе.
Чи радше помри мене – поки собі нічия.

***
Я тогда сказала тебе правду. Я действительно работаю в магазине… в магазине, где продают часы. «Работа», впрочем – не слишком правильное определение, это скорее кое-как замаскированная благотворительность. Со стороны магазина, конечно – потому что какой толк от работника, чьей насупленной физиономией разве что клиентов распугивать? А они почему-то меня терпят: я почти уверена, что кто-то – либо отец со своим Торчвудом, а то и Микки с его идеей-фикс о том, что мне нужно постоянно быть на людях – приложил к этому руку. Конечно… они же так обо мне заботятся, что мне одно остается – чувствовать себя полной дрянью, от нечего делать портящей нервы людям, которые хотят ей помочь.
Посторонним кажется, что у нас просто идеальная семья. Особенно теперь, когда появился Тони, и у мамы есть, о ком заботиться и кого опекать. Он отблагодарит ее за это лучше, чем я, потому что я…
У меня не выходит. Я помню, что обещала тебе, но…
Бесполезно.

***
В тот день магазин, получив новую партию часов, закрывается на переучет – а меня миссис Стоун, ласково улыбаясь, отправляет домой – «деточка, вы посмотрите, какая красота на улице, а у вас маленький ребенок дома, как раз самое время прогуляться… и передавайте мои лучшие пожелания миссис Тайлер!»
На улице действительно весна и тепло. Очень-очень тепло. Я решаю идти пешком, расстегиваю молнию куртки и думаю о том, что к моему трудоустройству руку таки точно приложил отец, а не Микки, если уж «пожелания миссис Тайлер»… и что с отцом по этому поводу непременно надо поговорить, потому что, ей-Богу, чувствуешь себя какой-то стервой…
Папа работает в Торчвуде, в Лондонском филиале. Как именно называется его должность, я не знаю… я вообще мало знаю про его работу, и не слишком пытаюсь вникать в детали. Именно потому, что –
Папа.
Работает.
В Торчвуде.
И пусть это совсем не тот Лондон и не тот Торчвуд…
…Камень. Белый, равнодушный камень, я прижимаюсь к нему всем телом, все еще не в состоянии поверить, что – н а в с е г д а, все еще наивно надеясь, что моих слез, моего отчаяния, моего желания вернуться достаточно, чтобы проход между реальностями снова открылся. Потом я непонимающе буду рассматривать собственные, в кровь разбитые ладони; потом я промолчу несколько дней – сорванный рыданиями голос будет отказываться подчиняться; потом у меня больше недели будет заживать прокушенная насквозь губа… Все это будет потом, а пока что вся я, каждая клетка моего тела превращается в такой же неживой льдисто--холодный камень, как та стена, что разделила меня и все, что я…
Само слово «Торчвуд» для меня – воплощение этой стены. Да, я знаю, что это по-детски, как знаю я и то, что э т о т Торчвуд уж точно ни в чем передо мною не провинился, более того, и я, и мама до сих пор живы именно благодаря ему, но…
Мой взгляд останавливается на киоске – газеты и журналы, а еще минералка, тоник, чипсы, арахис… и мороженое. Я машинально роюсь в кармане, сую меланхоличной продавщице какую-то мелочь и получаю вафельный рожок в яркой обертке. Так же рассеянно разрываю фольгу, щурясь на яркое солнце…
Банановое.
«А я тут, кажется, изобрел банановое дайкири… на несколько столетий раньше…»
Солнце выцветает, будто бы там, наверху, кто-то вдруг щелкнул выключателем. Меня начинает знобить– неудержимо, будто на улице не середина апреля, а последние дни ноября. С трудом разжав сведенные внезапной судорогой пальцы, я смотрю, как медленно, медленно, очень медленно падает мне под ноги вафельный рожок… переступаю через него осторожно, как через мертвую птицу… и иду домой.
Одна. Безнадежно, неизлечимо и навсегда – одна.

***
Стоя на крыльце, я роюсь в карманах в поисках ключей, которые так несвоевременно решили поиграть в прятки… как вдруг дверь рывком распахивается.
Мама.
- Ой, это ты? Чего так рано?.. Ну же, помоги!..
Придерживаю двери, пока она выкатывает наружу коляску, в которой вертится, сияя во все стороны беззубой пока что улыбкой Тони.
- Что у нас тут, тепло вроде бы? Потому что я малышу под комбинезон вместо свитерка рубашку надела, как думаешь, не замерзнем?
Замерзнете, хочется кричать мне. Замерзнете, потому что это не мир, это вечная мерзлота, это ледяная пустыня…
- Нет, не замерзнете, - улыбаюсь, ласково разжимая пухлые пальчики братика, который уже вцепился в ремень моей сумки. – Там настоящее лето.
- Ну вот и хорошо… Вот бы до выходных продержалось, выбрались бы за город… Что-то вы оба с отцом сегодня рано.
- Папа дома? Вот так-так… - похоже, с сумкой придется попрощаться, чем-то она Тони приглянулась…
- Дома, дома. Там у него гость… Такой красавчик! – мама мечтательно вздыхает. – А улыбка какая!..
- Он тебе уже и поулыбаться успел? – поддеваю рассеянно; хорошо, что отец дома, можно будет выяснить, что он там такого наплел миссис Стоун, что она теперь носится со мной, как курица с яйцом… Если бы не посетитель, принесла же нелегкая… - Миссис Тайлер, как вам не стыдно!
- Да ну тебя! – с наигранным возмущением отмахивается мама. – Зайди лучше поздоровайся, сама посмотришь, что за штучка этот мистер Джек Харкнесс…
Пальцы мои разжимаются, и многострадальная сумка падает в коляску – на радость победителю Тони.
…Харкнесс…
…Мистер Джек Харкнесс…
…Мистер…
…ДЖЕК?!...

***
Они меня нашли!!!
…молнией пролетаю через холл…
Я знала! Я всегда знала!!!
…в два прыжка преодолеваю лестницу…
Наконец-то!!!

[Колокольчик фарфоровый]

Двери в отцовский кабинет закрыты, но уже за несколько шагов от них я слышу смех – такой знакомый, такой родной, самый прекрасный в мире смех капитана Джека Харкнесса, который каким-то непонятным образом прорвался в эту вселенную и теперь заберет меня к…
Ручку нащупывать уже не хватает терпения. Я просто ударяюсь в двери всем телом… они распахиваются…
…и уже через мгновение я висну на шее у человека, которого я и не надеялась еще когда-то увидеть.
- Джек!!! Джек, черт возьми, наконец! Как он? Вы давно не виделись? С ним все в порядке? Я тут чуть с ума не сошла! Где тебя носило, зараза ты такая?!.. Господи, как же я рада, что это ты!!!
Я говорю еще что-то, я смеюсь и плачу, я цепляюсь за него, горячечно, отчаянно… наконец-то, наконец-то это все закончилось, наконец-то позади этот страшный сон, которому конца-края не было!.. – тревожная струна начинает звенеть внутри, но я не хочу ее слышать, я приказываю ей замолчать немедленно, это же Джек, тот самый Джек, и уже совсем скоро я буду с… - струна вибрирует все громче, все неистовее… - они нашли меня, они все-таки меня нашли!!! – я разжимаю, наконец, руки, и, чувствуя, как стынут губы, всматриваюсь в лицо человека, который стоит передо мной.
- Джек… где твоя шинель?..
- Роза… - голос отца… не слышу, нет. Смотрю на Джека Харкнесса. Мистера Джека Харкнесса, который никогда не был капитаном Джеком.
С того самого лица на меня смотрят те самые глаза. Смотрят так, как никогда не смотрел тот Джек – приветливо, но спокойно и задумчиво, и в глубине их – ни намека на бывшую отчаянную бесшабашность.
…Как это страшно, как это невероятно страшно, оказывается, когда знакомые глаза смотрят – незнакомым – взглядом…
- Роза… - чувствую ладони отца на своих плечах; как раз вовремя, потому что комната начинает плыть, будто решив прилечь передохнуть, и мистер Джек Харкнесс встревожено спрашивает о чем-то…
Нет.
Осторожно освобождаюсь из рук отца. Улыбаюсь онемевшими губами в знакомое-незнакомое красивое лицо.
- Мистер Харкнесс… простите. Я… ошиблась.
…Двери закрываются за мной почти бесшумно. Тишина; во всем мире – тишина.

***
…Я не помню, как оказалась тут – в бывшем дворе нашего бывшего дома на Пауэлл-Эстейт.
Впрочем, в этой реальности никакого Пауэлл-Эстейт тут нет. Пустырь и заброшенная строительная площадка. И ни единой живой души – до ближайших домов полмили с хвостиком.
По инерции делаю еще несколько шагов. Потом ноги, наконец, отказываются держать. Очень своевременно попадается какая-то здоровенная каменная глыба, опускаюсь на нее и закрываю глаза.
Не.
Хочу.
Больше.
Я пыталась. Я честно пыталась… я даже поверила на какой-то момент, что смогу, что у меня хватит сил – одной, ведь главное – ты жив, хоть и далеко, ты жив, и какое значение имеет тогда, что я никогда больше тебя не увижу…
Но я слабачка. Ты назвал меня защитницей вселенной… а я просто слабачка.
Я говорила, что буду с тобой всегда – а у самой даже пальцы сжать толком ума не хватило.
Тогда, на Dålig Ulv Stranden, я обещала тебе держаться – а вместо этого…
Я не могу без тебя. Просто потому, что я без тебя не могу.
Просто потому, что я люблю тебя так, что весь мир теперь для меня – пустота.
А если так… тогда зачем?
Мимолетно вспоминаю внимательное, удивленное лицо Джека… нет, мистера Харкнесса. Надеюсь, у отца не будет неприятностей из-за того, что сумасшедшая мисс Тайлер чуть не задушила в объятиях одного из его торчвудовских коллег. Только этого ему не хватало, да уж…
…Про то, что у миссис Стоун проблемы со сном, знает весь часовой магазин – старушка любит поболтать. Как и про то, какие именно таблетки прописал ей врач, на которого она нахвалиться не может. Действительно чудесные таблетки… а самое чудесное в них то, что продаются они без рецепта, поскольку даже транквилизатором не считаются… так, легкое снотворное… если употреблять в рекомендованной дозе. А если нет…
Две одинаковые белые баночки с бледно-голубыми этикетками на моей ладони, по двадцать таблеток в каждой… обе куплены в разных аптеках – на это у меня ума хватило. Как и на то, чтобы выключить мобильник – после того, как сбросила девять отцовских звонков, шесть маминых и четыре – от Микки.
Мама… Микки…
Нет, не думай, не думай об этом, не надо, тебе не хватит сил, а если тебе не хватит сил сейчас, их уже не хватит никогда, ты уже не решишься… и все это будет длиться, длиться и длиться… не жизнь – иллюзия, жалкое подобие, мираж… Роза Тайлер уже мертва, она погибла тогда на Кенери Уорф, погибла счастливой, потому что она была рядом с…
Ломая ногти, срываю крышечку с первой баночки. Таблетки мелкие, с горошинку, бледно-желтые… смешно, почему теперь у всего в этом мире вкус бананов?.. запиваю, захлебываясь, водой из купленной в каком-то киоске на остановке бутылки… открываю вторую баночку, высыпаю в рот – запах бананов становится невыносимым – допиваю воду и, выронив бутылку, сползаю на землю, прислонившись к глыбе спиной.
Закрываю глаза.
Прости меня, Доктор.
Прости… но так надо.
Я… тебя…

***
Лицо.
Женское.
Незнакомое.
Некрасивое.
Слишком высокий лоб, слишком неправильные черты, слишком близко посаженные внимательные глаза. Растрепанные волосы такие рыжие, что кажется, будто прямо мне в лицо заглядывает солнце… живое солнце…
…почему «живое солнце»? – не знаю – это было…
- Мисс Тайлер? Роза!!!
…не со мной – это…
- Роза, вы меня слышите?! Роза!!!
…прости, я не…
- Не закрывайте глаза! Смотрите на меня… на меня!
Чьи-то руки тормошат меня за плечи, требовательные, настойчивые руки, а у меня не хватает сил даже сопротивляться… покой, оставьте меня в покое, наконец…
- Джек! Джек, она теряет сознание… Джек!!!
Имя заставляет на несколько секунд вернуться в здесь и сейчас; успеваю увидеть прямо перед собой ослепительно-белое, почти в серебро, небо и понять, что лежу, кажется, на коленях у этой, незнакомой и рыжей – кто она такая, черт возьми, и откуда меня знает? – перед глазами начинает стремительно темнеть… -
- Смотрите на меня! На меня, говорю! – знакомый голос, такой знакомый, но до того, как удается вспомнить, кому он принадлежит, свет меркнет окончательно, тонет в серой мути…
…наконец-то…
- Рот открой! Открой рот, идиотка!!! – сильные пальцы больно давят на скулы, на подбородок – и, кажется, я таки подчиняюсь и разжимаю губы, потому что в следующее мгновение чувствую на языке что-то ледяное и… соленое? – глотаю, только бы избавиться, наконец, от этих безжалостных пальцев… -
- Джек!!!
…хочу вдохнуть, но не выходит, потому что вдруг куда-то исчезает весь воздух, превращаясь в…
- Ее надо поднять, она же захлебнется!
…вода, вода, вода; вода наполняет меня, будто кувшин, до горлышка… ее так невероятно много, что я начинаю кашлять – неудержимо, неистово; те же самые сильные руки подхватывают меня под мышки, поднимая, но ноги отказываются держать –
- Донна, помоги!
…и только тут до меня доходит, наконец, что меня спасают; вот уж нет, этого не будет, черта с два, не хочу!!! – сопротивляюсь, пытаясь освободиться – оставьте меня в покое!!! – получаю увесистую пощечину, еще одну… -
…больно…
…не хочу…
…не…
…Доктор!..
Свет, звуки, чувства возвращаются все вместе, одновременно, а вместе с ними и осознание того, что происходит. Я снова пытаюсь освободиться, но Джек Харкнесс не собирается меня отпускать; одна рука намертво вцепилась в мои волосы, так что головы не повернуть, другая перехватила за талию…
…вода…
Судорога заставляет зашипеть от боли; сломанной куклой я перегибаюсь напополам и меня снова и снова выворачивает на элегантные туфли мистера Харкнесса, чьи проклятые руки – единственное, что держит меня сейчас в этом мире.

***
…Когда все заканчивается…
К машине – здоровенному джипу с торчвудовскими номерами – Джек несет меня на руках. За все это время он не сказал ни слова. Донна помогает ему устроить меня на заднем сидении – полулежа, так, что голова моя снова оказывается у нее на коленях. Неизвестно откуда появляется плед, которым рыжая заботливо укутывает меня.
Очень кстати, потому что меня знобит – неудержимо, страшно знобит, так, что зуб на зуб не попадает. Сжимаюсь в дрожащий комок, тщетно пытаюсь согреться… не выходит.
- Ну-ка… - Донна решительно вытаскивает из недр пледа мою непослушную руку. – Мальчик из будущего, там, в бардачке…
Джек так же молча передает ей какую-то коробку, похожую на аптечку.
- Так, сейчас, мелкая, будет бо-бо. Держись, - странного вида шприцом рыжая всаживает мне укол в сгиб локтя, потом еще один, у меня на мгновение перехватывает дыхание, потому что кажется, будто по венам начинает течь жидкий огонь.
- Ну все, все… - меня неожиданно ласково гладят по голове. – Не пугайся, так и надо. Этот препарат нейтрализует побочное действие aqua rigida – той штуки, которую он тебе скормил, - кивает она в сторону Джека, который, нахмурившись, как раз отправляет какое-то сообщение с мобильного. – Сама виновата, нечего было тянуть в рот черт-те что.
- Я не… - собственный голос кажется мне вороньим карканьем, сорванное кашлем горло ужасно жжет. – Я хотела…
- Знаю я, чего ты хотела, - отмахивается она. – В следующий раз, когда надумаешь умирать, прыгай с Тауэрского моста, будет эффективнее. Только убедись заранее, что поблизости нет моего мужа или еще кого-то из Торчвуда, - голос звучит язвительно, но в глазах ни намека на неприязнь или насмешку. Впрочем, я едва слышу ее.
Мужа..?
Джек перехватывает мой взгляд.
- Джек Харкнесс, директор Лондонского филиала института Торчвуд. А это моя жена, доктор Донна Ноубл. Вашим родителям я только что сообщил, что вы живы и относительно здоровы. А сейчас, мисс Тайлер, мы отвезем вас туда, где я смогу задать вам несколько вопросов…

[Колокольчик фарфоровый]

***
Я просыпаюсь на рассвете и не сразу понимаю, где нахожусь. Но уже в следующее мгновение воспоминание о вчерашнем заставляет застонать от стыда.
Позор… какой же позор!..
…Они отвезли меня… конечно, они отвезли меня к себе домой. Да, в отличие от т о г о сорвиголовы Джека, который дневал и ночевал, кажется, в собственном корабле, э т о т Джек Харкнесс устроился неплохо и не только был директором Торчвуда, но и вместе с женой (вместе! с!! женой!!!) проживал в Гринфилде – одном из самых престижных предместий Лондона.
Все это было полное безумие, невероятное и неожиданное… а у меня даже удивляться сил не было. Поэтому я беспрепятственно позволила отвести себя в Гринфилдовский коттедж и устроить в комнате для гостей. Обещанных вопросов, впрочем, не последовало– Джек, с которым мы и двумя словами не обменялись, улыбнувшись на прощание знакомо-незнакомой улыбкой, исчез в неизвестном направлении.
А ко мне, вооруженная какими-то медицинскими причиндалами, решительно вошла Донна.
За час она успела провести полное обследование, всадить в меня еще три каких-то укола, четыре раза назвать меня «мелкой», и дважды – «глупой блондинкой», а под конец устроилась в ногах кровати, в который раз взяла меня за запястье, проверяя пульс, вздохнула и приказала:
- Рассказывай.
И я рассказала.
Обо всем, что случилось за последний год – начиная с того момента, как в подсобке «Генрикс» ушастый чудак в кожанке схватил меня за руку и приказал: «Беги!».
О последней из Слевин и далеке, который впервые увидел солнце; об отце, которого я так упрямо и безнадежно пыталась спасти и о том Джека; о Злом Волке, Сердце Тардис и о том, как я чуть ли не в истерике требовала у лохматого мальчишки с сумасшедшим взглядом и повадками нахального скворца - немедленно вернуть того, бывшего, еще – не любимого, уже – родного и привычного. Захлебываясь нежностью, я говорила о Новой Земле и «новом-новом» Докторе – о лучшей в мире улыбке и взгляде больной птицы; о вечно взлохмаченных патлах, помятом костюме и дурацких кедах. О том, что он был удивительным, невероятным, необычайным, единственным в этой вселенной и во всех других, о том, что я клялась быть с ним рядом всегда…
…о том, что я его потеряла.
О событиях в т о м Торчвуде и прощании в Dålig Ulv Stranden я рассказывала, задыхаясь от слез – первых слез с тех пор; Донна уже давно забралась на кровать с ногами и теперь обнимала меня, поглаживая по голове, от чего мои рыдания становились совсем неудержимыми. Рядом с этой странной, некрасивой, невероятно прекрасной и почему-то очень-очень родной женщиной не нужно было лицемерить и строить из себя черти что, не нужно было улыбаться обкусанными в кровь губами и врать, что все в порядке. Рядом с ней можно было просто побыть самой собой.
Потом, когда не осталось уже ни слов, ни слез, ни сил, мы долго сидели молча, все еще обнявшись, свернувшись в одно на двоих кольцо. Когда же она заговорила, наконец, голос звучал глухо, и в нем не было и намека на обычную задиристую язвительность.
- Знаешь… я не буду говорить тебе, что боль пройдет. Такая боль проходит не сразу… если вообще проходит когда-нибудь. Я скажу тебе другое. Этот твой мальчик с Марса тягал тебя чертте куда и показал тебе столько всякого удивительного… Неужели ты не поняла главного? Того, что весь этот мир, все его измерения и все времена – один сплошной ужас, и боль, и потери, и смерть? Что невозможно, просто невозможно существовать, если не…
- Если не..?
- Если не надеяться. Когда весь мир накрывает тьма, и даже звезды гаснут… последнее, что держит нас – надежда на то, что ночь не вечна. И что за ней придет рассвет. Надеяться – то единственное, что мы можем. Ждать… и надеяться.

***
Когда, свернувшись под одеялом и бездумно глядя в окно, за которым потихоньку светает, я вспоминаю вчерашние события и свой разговор с Донной…
Боль никуда не делась, нет. Но то всепобеждающее, бездонное отчаяние, которое железной хваткой держало меня за горло, отступило немного, оставив по себе щемящую тихую печаль. Впервые, наверное, воспоминания о нем лишены привкуса морской соли – я вспоминаю не только бледное привидение с дрожащими губами на норвежском пляже, но и того, бывшего Доктора – стремительного, сияющего, воплощение радости и безграничной любви. Того, кого я…
Двери распахиваются так решительно, что я едва успеваю натянуть одеяло до подбородка. Но посетителя меньше всего интересуют мои женские прелести.
- Доброе утро, Роза. Собирайтесь, через пятнадцать минут я жду вас в машине, - и, прежде чем я успеваю слово сказать, Джек Харкнесс исчезает так же быстро и неожиданно, как и появился.

***
Как ни странно, но пятнадцати минут мне действительно хватает.
В машине пахнет лекарствами – лишним напоминанием о моих вчерашних подвигах. На заднем сидении, небрежно смятый, валяется тот самый плед – и я, невольно содрогнувшись, устраиваюсь рядом с водителем.
Водитель, надо сказать, выглядит прекрасно, хоть и необычно без вечной своей шинели. Этого Джека – сдержанного, серьезного, в офисном и очень недешевом (как на опытный взгляд бывшей продавщицы из универмага) костюме и стильных очках-«половинках» - я даже побаиваюсь немного, настолько он не похож на того отчаянного сорвиголову-авантюриста…
- Роза, вы что, меня боитесь?
Застигнутая врасплох, неловко хлопаю ресницами, и, кажется, краснею. А он, оторвав на мгновение взгляд от дороги, улыбается вдруг ослепительной, отчаянной улыбкой т о г о Джека, и у меня перехватывает дыхание.
- Вчера, пока Донна… э-э-э… приводила вас в порядок, я пообщался с миссис Тайлер, помните такую?.. Так что обо всех ваших приключениях я теперь знаю, можно сказать, из первых рук. Итак, я совсем на него не похож?
- На кого? – бормочу едва слышно, не осмеливаясь поднять на него взгляд.
- На того Джека Харкнесса, которого знали вы. Ведь вы его… то есть, меня, знали, судя по тому, как… - запинается. – Роза, простите меня, пожалуйста – за вчерашнее.
- За то, что назвали меня идиоткой? – не сдерживаюсь я.
- Вы слышали? – он удивленно заламывает бровь. – Надо же, я был уверен, что вы были не в том состоянии, чтобы обращать внимание на мои слова… если уж совсем честно, то мне тогда казалось, что мы с Донной опоздали. Но я хотел извиниться не за это. За то, что вчера невольно спровоцировал… события, дав вам надежду.
- Я не… - в глаза мне будто песка насыпали.
- Но Роза… Я не сказал, что надежда эта ложная. Посмотрите в окно.
Поднимаю взгляд… и дыхание мое перехватывает.
Потому что он привез меня к Торчвуду.
…События следующих часов похожи скорее на какой-то фантасмагорический сон. Сначала мы долго идем по каким-то бесконечным коридорам – Джек крепко держит меня за руку, но я слишком ошеломлена, чтобы пытаться сбежать. Везде люди – в униформах или в белых халатах, какая-то нездешняя механика и оборудование; мимолетно отмечаю, что Джека тут явно любят – здороваются с ним не так формально, как обычно с начальством.
В отделе кадров я под диктовку Джека заполняю какие-то анкеты и бланки; подпись, подпись, еще одна подпись; сознание выхватывает лишь отдельные слова: «пост консультанта», «полная занятость», «социальный пакет»; анкеты в конце концов заканчиваются и, так же не выпуская моей руки, Джек снова тянет меня по каким-то коридорам и мы заходим в зал…
…в зал…
Стена.
Та самая стена.
Наверное, я отшатываюсь, потому что пальцы Джека еще крепче сжимают мою ладонь. Впрочем, я почти не чувствую прикосновения. Я не вижу ни того, как удивленно поднимают от мониторов головы люди, ни того, что один из столов – пустой. Я вижу только ее. Эту проклЯтую, эту прОклятую стену.
Стену, которая отобрала у меня все.
Джек Харкнесс, так и не отпустив моей руки, ведет меня к единственному пустому столу в зале.
- Роза. Посмотри на меня.
Медленно, как в страшном сне, поднимаю взгляд.
- С этого дня ты работаешь у нас. В этой комнате.
За что, хочу спросить я, но из горла удается выдавить только что-то среднее между вздохом и всхлипом. За что ты со мной… так? За что?
Как ни странно, он понимает. Улыбается. Прижимает меня к себе; я уже забыла, какими уютными могут быть эти объятия.
- Потому что так надо, - тихо говорит Джек Харкнесс куда-то мне в волосы. – Потому что так я заставлю тебя жить. Жить, чтобы бороться. Чтобы найти его. Ночь закончилась, Роза. Это рассвет.

[Колокольчик фарфоровый]

Часть вторая. На расстоянии не-прикосновения.

Той ти, що не я і ніколи тобою не буде,
Так надто не вічний, так вічно для себе нічий.
З усвідомленням власної смерті як майже-застуди
І невмінням забути, що знову приходить вночі.
Ми з тобою одне, але чи пам'ятатиму,хто ти,
Як слід моїх кроків байдужим піском занесе?..
…Той ти, що не я, ти не знаєш цієї скорботи –
Віддавши самому собі, загубити усе.

***
…Все это кажется мне сном.
- А теперь осталось еще одно, последнее путешествие…
Это сон, это просто сон, и я сейчас проснусь… или очнусь… очнусь на той самой пустынной темной улице, где я сначала увидела Донну, потом ТАРДИС, и только потом…
Тогда все произошло быстро, слишком быстро – бесконечная, сумасшедшая радость – я нашла тебя! – и уплывает из-под ног земля, и забывает отсчитывать секунды время – я бегу навстречу тому, кого уже никогда не надеялась увидеть, бегу, не в состоянии поверить, что все-теперь-будет-хорошо…
…Далек.
Я не слышу выстрела. Только собственный крик, когда, неловко взмахнув руками, Доктор замирает на мгновение, будто наткнувшись на невидимую преграду – и валится навзничь.
Дальнейшие события я вижу как сквозь покрытое изморозью трещин стекло. Вижу – и отказываюсь понимать. Ведь так не бывает, так не должно быть – не теперь, не после всех этих миров, сквозь которые я прошла, чтобы найти тебя!.. – рядом рыдает Донна, истерично требуя объяснить ей, что, черт возьми, происходит – так не должно быть! – Джек – капитан Джек –больно выворачивает мне руку, с силой оттаскивая от… - так не должно быть!!! – свет вспыхивает нестерпимо-ярко, и я зажмуриваюсь, прощаясь… чтобы уже в следующее мгновение встретиться с чуть растерянным, абсолютно сумасшедшим, таким родным взглядом.
Тогда я была слишком счастлива, чтобы осознавать еще что-то, кроме того, что мы вместе, наконец-то вместе. Когда же первоначальная эйфория немного прошла, и я получила возможность как следует его рассмотреть…
Того стремительного, неугомонного, сияющего безграничным доверием к миру и людям в нем, по которому я так невыносимо скучала, - нет…
Он – другой.
С почти постоянно настороженными глазами и горькой складкой между бровями, с болезненно рваными движениями и серебром в еще сильнее, чем раньше, взлохмаченных волосах.
И я, цепенея от страха, впервые позволяю себе задуматься над тем, через что он должен был пройти, чтобы измениться – до т а к о й степени?..
Потом… были Сара-Джейн, и Донна, и Марта; Даврос и далеки, и возвращение планет, и…
…И вот теперь – круг замкнулся, наконец; я стою на Dålig Ulv Stranden, на том же самом побережье, которое все эти годы с завидным постоянством являлось мне в ночных кошмарах… и смотрю на Доктора.
На Докторов.
Ведь их двое.
И одного из них я сейчас потеряю навсегда.
- Ты был рожден в битве, полный боли, ярости и мести…
Тот, Другой, молчит, смотрит на своего двойника с незнакомым мне настороженно-пристальным выражением… Впрочем, нет, выражение это мне как раз хорошо знакомо… но наблюдать его раз за разом я имела возможность на лице того, бывшего Доктора, Доктора-до-регенерации.
- Никого не напоминает?
Чувствую на себе взгляд Донны – настойчивый, требовательный. На мгновение встречаемся с ней глазами, она очень знакомо дергает уголком губ, едва заметно кивает в сторону Другого Доктора. Конечно, она же, наверное, чувствует собственную ответственность–сама же его создала… А кто ее просил?..
- …И как должна была заканчиваться эта фраза?
- Разве это нужно говорить? – спрашивает он с болью, от которой у меня щемит сердце, и я уже делаю шаг к нему – любой ценой стереть с его лица это ужасное опустошение, но Тот, Другой, вдруг перехватывает меня за руку, склоняется ко мне и едва слышно выдыхает на ухо Те Самые Слова…
…Он в моих объятиях, он наконец-то в моих объятиях, там, где ему и положено быть – тот, кого я так долго ждала, тот, кого я уже и не надеялась найти, самый прекрасный, самый дорогой во всем свете; и на мой горячечный, отчаянный поцелуй отвечают так же горячечно и отчаянно, еще и чертовски неумело – родной мой, единственный мой, люби…
Единственный?..
Звук исчезающей ТАРДИС действует на меня, как ведро ледяной воды. Чувство потери настолько сильное, что у меня на мгновение перехватывает дыхание, как от удара под дых; вырвавшись из досадной преграды чьих-то рук, которые беспомощно разжимаются, я подбегаю к тому месту, где только что был корабль.
Ты не мог! Ты не мог снова меня бросить! Не мог! Нет!!!
Кажется, я кричу это вслух, потому что сквозь пелену слез вижу, как испуганно метнулись в небо чайки, отдыхавшие на песке неподалеку. Бедные птицы…
- Но я же тебя не бросал… - слышу голос за спиной – и мою руку знакомым, слишком знакомым жестом осторожно сжимают чужие пальцы.
Мир замирает, будто сведенное "восьмеркой" оконное стекло.
Оглядываюсь – чтобы встретиться взглядом с сосредоточенными, чуть настороженными глазами.
- Я не бросал тебя, - повторяет он мягко. – Я вообще не собираюсь бросать тебя, понимаешь?
Я смотрю на того, кто стоит передо мной, на того, кого только что потеряла – во второй раз, безнадежно и навсегда.
- Роза Тайлер, ау! Я тебя не…
- Отпусти меня!
Он поспешно разжимает пальцы, я освобождаю руку и, не сводя с него глаз, старательно вытираю ладонь о джинсы.
- Никогда. Больше, – слова скребут горло стеклянным крошевом. – Не смей. Ко мне. Прикасаться. Вообще не приближайся ко мне. Понял?
- Роза. Это я. Это действительно я, - выговаривает он очень медленно; таким тоном разговаривают с капризничающими детьми или душевнобольными. – Все еще грубый… и не рыжий… но мы справимся, нет? – левая бровь того, кто стоит передо мной, сламывается… - и испуганный мир со звоном разлетается вдребезги.
- Ты не он! – кричу я миражу, который непостижимым образом осмелился принять облик моей единственной любви. – Ты не он и никогда им не будешь! – со странным, жгучим почти-наслаждением замечаю, как пораженно расширяются его глаза; в моих собственных слезы, кажется, вот-вот закипят. – Думаешь, только потому, что у тебя такое же лицо, такая же улыбка и такие же кеды, я прямо-таки сразу повисну у тебя на шее? – челюсти мне сводит от… отчаяния? – Думаешь, все это делает тебя – им? Доктором? Его лицо и украденные воспоминания?
Он бледнеет – так, что на мгновение мне становится страшно, но боль потери слишком сильна, и этот пляж, и крики растревоженных чаек, и смерть Гарриет Джонс, и запоздалый страх, и…
- Ты ничто! Клон! Обманка! Ты мне не нужен! Убирайся! Только куда ты денешься, у тебя же даже ТАРДИС нет, ничтожество! – а вот это, между прочим, плохая отмазка, потому что в кармане его пиджака – подаренное тем, другим, настоящим Доктором зерно ТАРДИС – щедрый подарок, который сейчас кажется мне чуть ли не издевательством – во-первых, растить корабль надо чуть ли не полтора десятка лет, а во-вторых… куда мне – с этим? – лететь? – Я тебя ненавижу!!! – зачем они были, эти четыре года, зачем я искала тебя между мирами, и надеялась – уже без надежды, и отправила на смерть Донну, и тебя, умирающего, держала в объятиях, и… и… и…
- Ты что себе думаешь, Роза Мэрион Тайлер! – меня встряхивают за плечи – с силой, будто тряпичную куклу. Мир постепенно возвращается в фокус.
…Мама. Такой злой я не видела ее…
…я никогда ее такой злой не видела.

[Колокольчик фарфоровый]

- Господи, да что же это такое… Он хоть плавать умеет, ненормальный?
Плавать? Зачем плавать? Кто должен уметь плавать? Что слу..?
Ответ приходит на все четыре вопроса сразу – в виде знакомой фигуры в синем костюме, которая неторопливо продвигается в гривастых волнах по направлению к горизонту. Зашел он еще не слишком далеко, где-то по колено, но останавливаться явно не собирается.
- Вы что, совсем свихнулись оба? – выдыхает мама растерянно. – А ну вытаскивай его оттуда немедленно!
Вытаскивать? Как, интересно мне, я должна… это…вытаскивать?
- Ну что стоишь столбом? Да куда его понесло, сумасшедшего? Доктор, а ну возвращайся немедленно! Возвращайся, кому говорю, не валяй дурака! – обращение заставляет меня передернуться – как, почему, почему она приняла его, почему она называет это существо…
- Это не Доктор! – выдыхаю сквозь сжатые зубы, наблюдая, как фигура в синем, покачнувшись под натиском выше других волны, выпрямляется и так же неумолимо продолжает свое сумасшедшее движение. – Это не Доктор, это… - я не выдерживаю этого безумия. – Да возвращайся же ты! – кричу, снова напугав несчастных чаек.
Он, конечно же, слышит. Замирает на мгновение, но не оглядывается. И снова идет вперед. Вода ему уже по пояс.
- И ты говоришь, что это не Доктор? – спрашивает мама чуть ли не с гордостью.
Да что б его!.. Он что, думает…
…Вода холодная. Черт, она же не просто холодная, она ледянааааая!...
- Вернись! Вернись, я тебе гово… - ветер швыряет мне в лицо полную пригоршню воды, я чуть не падаю, потеряв на мгновение возможность видеть и слышать. – Вер…нись! – кашляю, ни черта не видя перед собой. – Да вернись же ты!!! – пытаюсь двигаться дальше, но у моря другие планы. Да и… вы когда-нибудь пробовали идти по пояс в воде – в джинсах, кроссовках, куртке… - Докто… - волна таки сбивает меня с ног, но в последнее мгновение удается ухватиться за что-то… за кого-то…
- Что ты хочешь мне этим доказать? – кричу, впервые радуясь, что мокрая уже с головы до ног и он вряд ли поймет, что на щеках у меня не только морская вода, но и… - То, что ты еще более сумасшедший, чем он?
- Я и есть он, – еще секунду назад застывшее, какое-то неживое лицо освещается вдруг широченной, так хорошо мне знакомой улыбкой. – Видишь остров вон там? Полторы мили на восток? Как думаешь, сумею я до него доплыть? Все-таки одно сердце – это ужасно неудобно, как вы, люди, обходитесь? Но попробовать же стоит… - он делает еще шаг вперед, но я намертво вцепляюсь в мокрый насквозь рукав.
- Прекрати! Давай вернемся, хватит уже! – пусть он и не Доктор, но ни на какой остров я не собираюсь его отпускать, тем более что никакого острова я не вижу, зато, мельком глянув на берег, хорошо вижу маму, которая, судя по всему, на грани того, чтобы самой к нам присоединиться. – Ну же!..
- Ты назвала меня клоном, - напоминает он с все той же, черт бы ее побрал, улыбкой. – И сказала, что я тебе не нужен и могу убираться куда хочу. Я хочу на остров, ни одной лодки не вижу, а ТАРДИС, как мне только что напомнили, у меня нет. В чем проблема, Роза Тайлер?
Он что, действительно не понимает?
- Ну остров так остров, - выдыхаю, уже и не пытаясь сдерживать злые слезы. – Поплыли. У меня, правда, тоже всего одно сердце, но попробовать же стоит! Как думаешь, это надежнее, чем прыгать с Тауэрского моста? В любом случае Джека и Донны тут нет… - я уже понятия не имею, что несу, это уже просто истерика, растрепанные ветром мокрые волосы забиваются в рот, что уж никак не способствует артикуляции.– Ты и правда такой же, как он… острова или планеты – все равно, только бы подальше от меня! Ну, где там твой остров, ну же?..
Он смотрит на меня без тени недавней улыбки. Тянется к моей щеке – но сразу же отдергивает руку. И молча отворачивается, собираясь идти к берегу.

***
Конечно, прогулка в волнах для настоящего Доктора прошла бы без всяких последствий. Этот же…
Почти неделю он безвылазно сидит у себя в комнате, а мама – моя! собственная! мама! – собственноручно таскает туда подносы с завтраками-обедами-ужинами, стаканы с горячим молоком и малиновым чаем, и все разговоры у нас в доме только о том, что у «бедного мальчика» опять поднялась/упала, наконец, температура и «что это же ужас какой-то – аллергия на аспирин!» Я и сама шмыгаю носом, но обо мне никто так не заботится.
Но, с другой стороны, это даже хорошо, что меня оставили в покое – у меня есть возможность подумать.
В последнее время я постоянно вспоминаю Сару-Джейн. Снова и снова пытаюсь понять, как ей это удалось.
Как ей удалось жить-после.
Он – тот, с кем путешествовала она – в минуту опасности просто запудрил ей мозги и отправил домой… так же, как в свое время пытались поступить со мной. Но, в отличие от меня, ТАРДИС и мамы с эвакуатором у нее не было. К тому же, запертая в этой реальности после Dålig Ulv Stranden я, по крайней мере, знала, что он жив – а Сара Джейн тридцать лет была уверена в том, что…
Как, черт возьми, она с этим жила?!!
Едва ли не впервые думаю про всех их – тех, кто был рядом с ним до меня. Сколько их было – тех, кто его потерял?..

***
…Мы сталкиваемся в дверях кухни – у меня перехватывает дыхание.
Отцовская пижама на нем болтается, как на вешалке, к тому же она, в отличие от той, - кофейного цвета, да и халат не синий, а темно-красный, но…
«Привет. Скучали?»
Наверное, выражение моего лица достаточно красноречиво – он снова отступает на шаг и заламывает бровь, становясь так невероятно, так болезненно похожим, что у меня снова слезы выступают на глазах.
- Ты что, специально? – выдыхаю почти жалобно, чувствуя, что еще немного – и я самым позорным образом снова разревусь прямо перед ним. Он мгновенно смурнеет; всматривается в мое лицо, тянется рукой к собственным волосам, уже и без того растрепанным – еще один знакомый, слишком знакомый жест…
…слишком…
Завтракать мне уже не хочется.
А еще через полчаса я, так и не сказав никому ни слова, отправляюсь в Торчвуд.
***
Итак, я появляюсь на работе – впервые после своей «командировки», со времени которой, между прочим, прошло почти две недели. Появилась бы раньше, слово чести, – но Джек и слышать про это не хотел. Заглянув в гости вечером после нашего возвращения, он почему-то даже не поинтересовался судьбой «транспортера межреальностного, 1 шт.», который сам лично мне отдал под расписку и про местонахождение которого я не смогла бы сообщить ему ничего утешительного, потому что абсолютно не помнила, где этот девайс остался – на корабле у Давроса, в ТАРДИС или... Но девайс Джека не интересовал, Джека интересовал кое-кто другой… тот самый, над кем как раз кудахтала мама, ликвидируя последствия злосчастной морской прогулки. В отличие от т о г о Джека, э т о т умел понять, когда окружающим не до него, поэтому ограничился тем, что кое-кому пожелал скорейшего выздоровления, а мне сообщил, что внеплановый полностью оплаченный отпуск на месяц – именно то, что нужно после прогулки по параллельным мирам. Правда, тон мистера Харкнесса, когда мне пожелали провести вышеупомянутый месяц «как можно более приятно и плодотворно» прозвучал невероятно двусмысленно и чертовски похоже на капитана Харкнесса. Впрочем... Лучше, наверное, не думать об этом. И уж точно не сидеть взаперти под домашним арестом, ненавидя себя за то, что не могу ненавидеть… кое-кого.
Итак, я приезжаю в Торчвуд, и мне даже удается, идя по коридорам и рассеянно здороваясь, думать о том, как именно я буду объяснять в отчете трагическую судьбу межреальностного транспортера…
- …Вот так-так! Ты что тут делаешь?!
Донна. Как всегда – стремительная, на высоченных каблуках, с привычно растрепанными волосами, только что из лаборатории, судя по всему – едва ли не впервые вижу ее в белом халате поверх офисного костюма.
Прямо посреди коридора мы обнимаемся… смотрим друг на друга – и обнимаемся еще раз.
- Мелкая, если я ничего не путаю, у тебя с твоим марсианином должен быть сейчас медовый месяц. Как тебя выпустили из дома?
- А я и не спрашивала… - отвечаю быстро; наверное, слишком быстро, потому что Донна решительно хватает меня за руку и тащит в свой кабинет. Запирает дверь изнутри, включает чайник, через несколько минут разливает по чашкам кофе, толкает меня в кресло и безапелляционно приказывает:
- Рассказывай.

[Колокольчик фарфоровый]

***
Рассказ занимает час, и на протяжении этого часа от Донны слышно разве что «Вау!», «Да ну!» и «Вот это да!» в разных вариациях. Как ни странно, известие про «самую важную женщину во вселенной» особого восторга у нее не вызывает, а вот тот факт, что вышеупомянутая «самая важная» стала причиной появления…
- Подожди-подожди, с этого момента давай еще раз и поподробнее… - говорит она решительно, и я, сжав зубы, рассказываю про этот, как его там, метакризис, про уничтожение далеков, возвращение планет и про то, что на самом деле конец путешествия оказался совсем не таким чудесным, как может показаться, и вообще…
- И вообще – по заднице тебе надо надавать, - вдруг перебивает меня Донна жестко – и от неожиданности я затыкаюсь, забывая даже обидеться. – Девчонка глупая, что ты творишь? Или тебе от переживаний окончательно крышу снесло?
- Ты о чем? – я действительно не понимаю, почему она так разошлась.
- Я о том, что ты собственноручно рушишь себе жизнь. И если бы только себе, другим же тоже достается… Ты хоть понимаешь, глупая, как тебе повезло?!
- «Повезло»?! Ты издеваешься?
- Это ты издеваешься! Над собой и над этим твоим Доктором.
- Он не Доктор. У него даже ТАРДИС нет… - брякаю, не подумав… и уже в следующее мгновение понимаю, что вот этого говорить совсем не надо было.
- То есть, ты хочешь сказать… - цедит Донна очень-очень тихо – и уже от одного этого «тихо» мне становится страшно, поскольку «Донна» плюс «тихо» в любой реальности приравнивается к апокалипсису, - … ты хочешь сказать, что тогда наглоталась чего не надо исключительно из-за того, что не имела возможности покататься на этой вашей синей летающей тарелке?
От обиды у меня перехватывает дыхание, и горячая волна заливает щеки.
- Донна, послушай…
- Это ты меня послушай, девчонка, - она стукает чашкой о стол и поднимается. – Очень внимательно послушай – дважды я повторять не буду. Ты уж определись как-то, пожалуйста, что для тебя важнее – прожить жизнь с любимым человеком… или шляться черт-те где, ища приключений себе на… - (слово, которое она употребляет, не слишком подходит доктору наук и главе аналитического отдела института Торчвуд… впрочем, это и для секретарши из Чизвика перебор). –Получается, твой марсианин был нужен тебе, только пока тягал тебя по всей вселенной в своей волшебной коробке, весь такой загадочный и романтичный, а потом вообще взял и потерялся в другом измерении? А теперь, когда он нашелся, наконец, и уже точно никуда от тебя не денется – ты нос воротишь? Конечно… он же теперь просто человек. А ты у нас кто? Космическая принцесса?
- Донна!
- Много лет уже Донна. …Ты что, не понимаешь?! Это же… это же чудо! Чудо, что вы нашли друг друга… чудо, что вы теперь можете не расставаться. Не расставаться, понимаешь?! Как думаешь, что сказали бы про такой шанс все те, кто путешествовал с ним все эти… несколько сотен лет?
- Он не… - у меня нет сил это слушать, она что, решила меня добить?
- Что «не»? Не Доктор? Только потому, что у него одно сердце и нет летающей тарелочки? Ну, знаешь… - Донна, выразительно закатив глаза, отходит к окну. Что она там собирается увидеть, с …надцатого этажа? Разве что дирижабли.
- Да при чем тут это… - выдыхаю, растерянно рассматривая собственные дрожащие пальцы. – Просто… Есть же еще тот… другой. Всегда будет. Совсем один…
- Во-первых, - отзывается Донна, не оглядываясь, и голос ее звучит резковато, - с «тем, другим» осталась «та, другая» я. И, честное слово, мне иногда хочется поменяться с той собой местами. А, во-вторых – если бы не произошел метакризис – думаешь, ему было бы легче бросить тебя на том пляже на произвол судьбы? Ты же понимаешь, что он не мог бы сам с тобой остаться?
- Не понимаю.
- Понимаешь, - безжалостно возражает она. Отходит, наконец, от окна, опускается на корточки возле моего кресла и берет мои ладони в свои. – Ты все понимаешь и всегда понимала. И знаешь, что мы с тем далеком, который твоего Доктора чуть не укокошил, подарили тебе шанс, на который и надеяться нельзя было.
Ответить у меня нет сейчас голоса. Киваю.
- Но я хочу, чтобы ты подумала еще кое о чем, -продолжает она, и крепче сжимает мои пальцы. – Тебя так волнуют чувства Доктора… - так подумай, что должен чувствовать сейчас он… тот, который остался рядом с тобой. Запертый в чужой реальности, где у него, кроме вашей семьи, никого нет. Смертный. С весьма смутной перспективой увидеть еще раз звезды. И рядом с любовью всей его жизни, которая упрямо доказывает ему, что он – не он… Не знаю, что там у полутаймлордов с психикой… но тебе не кажется, что это и для таймлорда несколько перебор?
Я – в который раз за последние дни, это сумасшествие какое-то! – начинаю шмыгать носом.
На рабочем столе у Донны пронзительно – и, судя по всему, - далеко не впервые за время нашего разговора – верещит телефон.

***
- …А я тебе говорю, что это даже не обсуждается!
Я возвращаюсь из Торчвуда ближе к вечеру, уставшая (чертов отчет!), но немного успокоенная. Правду, видно, говорят, что нудная работа помогает угомонить нервы.
Открываю двери своим ключом, разуваюсь, плетусь на кухню, надеясь перехватить сэндвич перед ужином… и замираю возле приоткрытой двери.
- Это действительно не обсуждается, - знакомый голос звучит незнакомо жестко. – Я уже все решил… так действительно будет лучше.
- Для кого на этот раз? Для тебя? – а я и не догадывалась, что мама на такой сарказм даже теоретически способна. - …А, да, я забыла, ты же о себе думаешь в последнюю очередь. Хочешь сказать, так будет лучше для Розы?
- Вот именно, Джеки. Для Розы. Поскольку ей даже смотреть на меня противно, то раздражающий фактор надо свести к минимуму. А свести его к минимум можно единственным способом – перестать мозолить ей глаза.
- И можно поинтересоваться, куда вы решили переезжать, Доктор? – это уже отец, но я едва слышу его.
Переезжать? Он что, совсем свихнулся?
- Еще не знаю, но что-нибудь придумаю, - отвечает «совсем свихнувшийся» так хорошо знакомым мне тщательно небрежным тоном. – В конце концов, всегда же можно снять какую-нибудь халупу в многоэтажке, как думаешь, Джеки?
- Очень мило, - бурчит мама, но ее перебивает отец:
- Простите за бестактность, Доктор, но в этом мире ничего не дается за просто так. Нужны деньги. Где вы собираетесь их брать?
Вот-вот, мне тоже интересно…
- Где-нибудь, - звучит легкомысленный ответ, и мне невероятно хочется кое-кого хорошенько стукнуть. – Прежде всего, я уже завтра устроюсь на работу. Пит, я воспользовался вашим ноутбуком, чтобы попасть в сеть – надеюсь, вы меня за это не убьете? – оказывается, в этой стране ужасно не хватает учителей. Я уже как-то работал учителем… правда, оба раза это закончилось… ммм… не слишком удачно, но можно попробовать, как думаете? – документы не проблема, звуковая отвертка и листок бумаги… да, Джеки, отвертку я себе уже сделал, и не смотри на меня так, исправлю я твой фен… - как думаете, кто-нибудь возьмет на работу учителя по имени Джон Смит? – в следующее мгновение раздается звучное «ой». Похоже, кое-кто получил по затылку мокрым кухонным полотенцем. Молодец, мама. Давно уже пора.
- Это, между прочим, геноцид, - начинает было он… но шанса продолжить болтовню ему давать не собираются.
- Да что же это такое, черт бы его побрал? – мама раздражена, как никогда. – Какая муха вас обоих укусила на том проклятом побережье? Она, в конце концов, еще сопливая девчонка, но почему ты себя ведешь, как последний идиот?
- Наверное потому, что я и есть идиот, который не способен даже доказать, что он – действительно он, - жизнерадостно сообщает эта зараза. – Так что насчет Джона Сми…
- Вы оба прошли через такое, что и подумать страшно. Роза, если захочет, сама расскажет, а ты…
- А со мной все просто прекрасно и чуде…
- Вот только не начинай, ладно? – решительно перебивает его мама. – Я помню, каким ты был и вижу, каким стал. Смотреть страшно. А она… ты ей в глаза хоть раз заглянул? И после всего этого вы еще… Почему, черт возьми?
- Потому, что ей нужен он! Он, а не я!
Пауза. В кухне повисает тишина. Я, вцепившись в дверной косяк дрожащими пальцами, безрезультатно пытаюсь глотнуть воздуха, которого почему-то осталось очень-очень мало. Не выходит.
- Ей нужен он, - говорит Доктор так тихо, что я едва его слышу. – Я для нее никто. Самозванец, который оделся в чужой костюм и чужим голосом говорит чужие слова. Неудачная копия желанного оригинала. Ничтожество, у которого даже ТАРДИС нет, и который ноги не может промочить без того, чтобы не схлопотать насморк. Клон. Подделка.
- Доктор… - начинает было мама… и беспомощно замолкает.
Снова тишина. Я хватаю остатки воздуха непослушными губами и больше всего мечтаю хлопнуться в обморок. Прямо здесь и сейчас. Но не получается, увы, – вместо этого я слышу рассудительный и очень осторожный голос отца.
- Доктор, вас, может, обидит такое сравнение, но мне кажется, что вы с Розой сейчас в ситуации, очень похожей на ту, в которую попали мы с Джеки тогда, после встречи в Торчвуде. У нас, знаете, все уладилось далеко не сразу. Всякое было… и недопонимания, и ссоры. Но мы справились, потому что оба уже не выдерживали одиночества. И хотя тот Пит и та Джеки, которых мы знали, были немного другими…
- Но я не другой! –восклицает он с такой болью в голосе, что меня передергивает. – Я тот же самый, что и сотни лет до того! Она приняла это, когда я регенерировал… так почему она не может принять теперь?

[Колокольчик фарфоровый]

- Потому что дело не в этом вашем… метакризисе, что ли, - терпеливо отвечает отец. – Джеки права, - вы оба изменились за эти годы. Не хитрите, вы и сами это прекрасно знаете. А значит – если позволите дать вам совет – сейчас было бы кстати не прибегать ни к каким… радикальным мерам, а просто подождать немного. Мне кажется, в конце концов…
- Вот я и собираюсь подождать, - перебивают его решительно. – Но подальше отсюда – так Розе будет спокойнее. Джеки, помнишь, я когда-то пообещал тебе всегда возвращать ее домой? Обещание исполнено. Уверяю тебя, она и думать про меня забудет, когда я перееду…
…Двери я распахиваю рывком, чуть не сорвав их с петель. Все трое оборачиваются.
- Никто. Никуда. Не едет, - говорю, смотря ему прямо в глаза – впервые после Норвегии. – А если кто-то все-таки надумает сбежать, то будет иметь дело лично со мной. Все ясно?..
Он – как-то почти растерянно – кивает. Привычным жестом тянется к собственным волосам… опускает руку, собирается еще что-то сказать…
Выхожу из кухни, тщательно притворив за собой двери.


…А еще через час к нам приезжает Джек – и кое-кому предлагают должность консультанта в отделе межпланетных контактов и сотрудничества. И кое-кто, конечно, соглашается.

***

…Скажите, вот что делать йелхам с планеты Йелхаутауйотль в недостроенном тоннеле лондонской подземки?
Не знаете?..
И я не знаю.
…Сообщение о неведомом монстре приходит в Торчвуд в понедельник к вечеру. Жертв и разрушений нет – если не считать двух работников, которые лепечут что-то про «зеленое и светится»; судя по тому, что от обоих несет отнюдь не чаем с лимоном, можно считать, что тревога ложная. На том мы и расходимся по домам.
С утра во вторник нас с девочкой-стажеркой забирает вертолет кардиффского филиала – нужно отвести какие-то супер-секретные бумаги. Я возвращаюсь в офис в шесть вечера, уставшая и злая как черт на проклятых бюрократов, из-за которых потеряла столько времени… возвращаюсь, чтобы узнать, что в два часа дня в том самом тоннеле началось черт знает что, и у нас имеются четверо погибших, множество раненых и отдел реагирования, возглавленный Джеком, который отправился разбираться с происходящим лично. Конечно же, в компании с…
В семнадцать минут четвертого связь с ними оборвалась.

***
Aqua rigida.
Твердая вода.
Так называлась та штука, которую мне скормил когда-то Джек на пустыре, так и не ставшем Пауэлл-Эстейт.
Крошечная таблетка с горошину величиной, которая за мгновение под влиянием простейшей химической реакции превращается в галлоны и галлоны воды. Торчвудовская разработка.
Сейчас – водой стал целый мир.
Мутной илистой водой.
Ил.
Секунды, разучившиеся становиться минутами.
Минуты, не желающие превращаться в часы.
Я – на дне.
Какие-то люди вокруг… как им удается дышать тут, под водой?
- …Но, мисс Тайлер, мы ничего не можем поделать. По инструкции мы имеем право отправлять подкрепление только по запросу руководителя операции, а спасательную группу – не раньше, чем через шесть часов после поступления последнего сообщения от…
Я вообще не собираюсь тебя бросать, понимаешь?
Если бы я только отказалась лететь в Кардифф…
Если бы в Кардиффе я не задержалась, согласившись пообедать и выпить кофе…
- Роза, так нельзя, - у Донны подозрительно красные глаза, но голос звучит почти твердо. – В конце концов, он там не один. Ты же не думаешь, что Джек бросит твоего марсианина на произвол судьбы?
Джек…
Конечно, Джек.
Джек, который в этой реальности тоже – смертный.
Скорчившись в кресле, смотрю, как Донна с кем-то долго и безнадежно ругается по телефону. Сквозь ледяную муть доносятся отдельные слова, смысл которых я даже не пытаюсь понять.
- Но по протоколу четыре дробь семь, часть первая, в экстренных случаях…
Не одновременно с тобой. Вместе с тобой. Если ты этого хочешь.
- Какая, к черту, конфиденциальность и секретность! Вы что, предлагаете нам сидеть и ждать, а потом устроить торжественные похороны? Что значит «не могу рисковать людьми»? А они там – не люди?
Видишь этот остров вон там? Полторы мили на восток? Как думаешь, я смогу до него доплыть?
- А, чтоб тебя!.. Премьер министр, твою мать..! – Донна бросает трубку. Подходит к моему креслу. Садится на пол рядом, прислонившись спиной к моим коленям.
- Роза, с ними же все будет хорошо, правда? – спрашивает без выражения. – Твой Доктор… он же почти всесильный, что для него какое-то зеленое недоразумение? Он же все может, правда, ты же сама рассказывала? Роза?
Глажу ее по голове.
Я для нее никто. Самозванец, который оделся в чужой костюм и чужим голосом говорит чужие слова.
Из-за меня. В с е – из-за – меня.
Из-за того, что он решил доказать мне, что он и правда – он.
Тот самый… всемогущий и почти бессмертный.
Еще бы… я же все время только то и делала, что твердила тебе противоположное.
Какой же ты…упрямый осел, Доктор.
Хоть глоток воздуха!
Что – я – натворила…


***
Потом, вспоминая этот день, я снова и снова думаю о том, что в этом мире ничего не бывает случайного и бессмысленного. И я почти благодарна за них – за эти часы, исполненные отчаянием и безнадежностью. Если бы их не было, если бы я не прошла сквозь них, если бы не умерла тысячу раз… кто знает, чем закончилось бы все тогда, на Рождество.
Но это будет потом.
Сейчас же…
***
Что – я – натворила…
- Еще полчаса, - голос у Донны тихий-тихий; она стоит у окна, и я не вижу ее лица. – Еще полчаса – и им придется отправить спасателей.
Мне хочется спросить, уверена ли она, что будет еще, кого спасать.
Я молчу.
Глухо ноет плечо. Тот факт, что в этом мире Торчвуд подконтролен Даунинг-стрит, не стоило недооценивать. Так же, как не стоило пытаться прорваться мимо идеально-вежливых парней в одинаковых темных костюмах с одинаковыми невыразительными лицами, которые появились в торчвудовских коридорах через сорок минут после неудачного телефонного звонка Донны. Никакого насилия, Боже упаси. Просто адекватные меры по отношению к истеричной дамочке, которая рвется на подвиги…
- Роза…
Качаю головой.
Не надо.
Не надо ничего говорить.
Зажмуриваюсь.
Я снова там, на проклятом Dålig Ulv Stranden, и ветер швыряет брызги мне в лицо, и мир тает морской пеной на черных прибрежных скалах.
Все-из-за-меня.
Из-за того, что я снова разжала пальцы, когда нужно было держать как можно крепче.
Я – уже никогда – тебя…
…Где-то далеко, невероятно далеко раздается стук распахиваемых дверей.
Девять вечера. Пора отправлять спасателей.
…не увижу…
То ли вскрикивает, то ли всхлипывает Донна, и я с трудом открываю глаза, и долго, очень долго, совсем ничего не понимая, смотрю, как она, смеясь и плача одновременно, обнимает кого-то, кого тут быть просто не может; но этот кто-то тут… более того, абсолютно и безусловно живой…
- Где…? – спрашиваю одними губами, но Джек каким-то чудом меня слышит.
- Ты только не волнуйся, все хорошо, он в медицинском блоке…

[Колокольчик фарфоровый]

…Медицинский блок…
Восточное крыло здания, седьмой этаж.
Под дверью у меня вдруг подкашиваются ноги; чтобы не упасть, прислоняюсь к стене, впиваюсь зубами в собственный сжатый кулак.
Подставился под выстрел?
Сунулся спасать какую-то тварь?
Сунулся спасать Джека?
Попробовал провести мирные переговоры с кем-то вроде далеков?
Решил выяснить, что интересного на дне самого глубокого котлована?
Господи, только бы…
Что «только бы» - додумать не успеваю, потому что на меня находит.
Пожалуйста…-
…всем телом ударяюсь о двери…
Пожалуйста!..-
…они распахиваются…
ПОЖАЛУЙСТА!!!..-
…бегу по длиннющим коридорам, ничего не видя перед собой, сама не зная, куда…
Пожа…-
Со всего маху врезаюсь в кого-то, этот кто-то отшатывается, зашипев от боли, - но уже в следующее мгновение, когда, вдруг лишившись сил, я начинаю сползать на пол, меня подхватывают – и совсем близко я вижу внимательные карие глаза.
Смотрим друг на друга. Молча.
- Эй, ты чего? – спрашивает он тихо и будто даже растерянно. – Это… чего ты?
Отстраняюсь – насколько это возможно, потому что отпускать меня он явно не собирается. Осматриваю его с головы до пят.
Пиджака нет. Порванная рубашка в пятнах гари и еще неизвестно чего, штаны такие же. Испачканные глиной кеды. Здоровенная ссадина под левой бровью, опять же копоть на щеке… руки-ноги вроде бы целы…
- Ненавижу больницы, - говорит он неловко, смотря мне прямо в глаза. – Тоже мне, повод… помятые ребра. Этот здешний Джек – паникер и перестраховщик… как его Донна терпит? Роза?..
Обнимаю его. Изо всех сил.
Он шипит от боли, но почему-то не торопится высвобождаться.
- Не делай больше так, - говорю куда-то ему в ключицу. – Слышишь? Никогда больше не поступай так со мной. Никогда. Никогда. Никогда…

***

…- А потом главный йелх спросил: «Неужели вы действительно знаете Тони Тайлера?»
С ногами забравшись в кресло, я смотрю на две одинаково растрепанные головы, светловолосую и каштановую, что склонились над целой горой разбросанных на полу детских игрушек, лампочек и каких-то непонятных железяк. Смотрю, до сих пор не в состоянии поверить, что этот бесконечный сумасшедший день наконец-то закончился… и что все хорошо.
…Наше с Доктором появление дома произвело эффект внепланового инопланетного нашествия. Мама, уже посвященная в сегодняшние события отцом – единственным, кому удавалось сохранить хоть какое-то подобие душевного равновесия – перехватила нас на пороге; меня, впрочем, вниманием не баловали, а вот вокруг кое-кого сразу же поднялся настоящий кавардак. «Бедному мальчику» помогли снять плащ и расшнуровать кеды (он упирался, но достаточно вяло), отправили в ванную, несколько раз переспросив, не нужна ли ему там помощь (слово чести, надо было видеть его лицо!..), собственноручно разостлали постель ("Джеки, я же еще не при смерти!!!"), принесли ужин и строго запретили даже нос из комнаты высовывать – «Потому что я тебя тогда собственноручно прибью, дурень такой!» Потом она, наконец, переключилась на отца… а Доктор, выждав с полчаса, сбежал в детскую, где я как раз безрезультатно пыталась скормить Тони вечернюю порцию молочной овсянки.
Овсянка была с возмущением раскритикована как еда, не достойная настоящих галактических героев (мне при этом подмигнули), а потом, устроившись на полу, Доктор начал рассказывать бесконечную историю про злых и страшных йелхов, одновременно пристраивая к игрушечному вездеходику что-то, подозрительно похожее на вечный двигатель и умудряясь скармливать увлеченному его болтовней Тони кашу.
Я смотрю на них – и меня раз за разом передергивает от осознания того, что все сегодня могло закончиться по-другому и что… Нет, про это даже думать не стоит.
- …А тогда главный йелх велел своим подданным немедленно отступить, потому что…
Я могла тебя потерять, говорю беззвучно одними губами, - но он как будто чувствует что-то. Поднимает глаза, не прекращая ни на мгновение своей сумасшедшей болтовни – и дарит мне одну из своих странных улыбок-с-заломленной-бровью. И сразу же, без малейшего перехода, спрашивает встревожено:
- Роза, а овсянка у нас еще есть? Нам срочно нужна овсянка – топливо, как всегда, закончилось в самый ответственный момент, и если мы срочно не получим овсянки, экспедиция обречена!
Поднимаюсь. Проходя мимо него, снова наклонившегося над вездеходиком, на мгновение невесомо касаюсь взлохмаченных волос; он удивленно вскидывает голову…
- Что это у вас тут такое, молодые люди?!
Мама появляется на пороге, руки в боки, и я понимаю, что кого-то ждет хорошая трепка.
- Вот так-так, космический мальчик… Тебе что было сказано – лежать! ЛЕЖАТЬ, а не скакать по дому! Ну что же такое, ни на мгновение одного не оставишь…
- Джеки, но я нормально себя чувствую… - Доктор подхватывается – слишком, все-таки, быстро, потому что в следующее мгновение, вскрикнув, хватается за несчастные ребра. Я, напрочь забыв обо всем на свете вообще и о какой-то овсянке в частности и осознавая только то, что ему больно, мгновенно оказываюсь рядом, осторожно касаясь руки.
- Ты…
- Говорю же, все в порядке, что с вами такое, женщины? – он улыбается и легонько хлопает по плечу Тони, который с интересом наблюдает за неожиданным развлечением. – Как только ты их таких выдерживаешь, парень?
- Папа говорит, что от женщин все проблемы, - сообщает братик «взрослым» голосом, так похоже копируя отцовские интонации, что я не сдерживаюсь и фыркаю. Мама же, глянув на меня, на Доктора, а потом снова на меня, почему-то сменяет гнев на милость.
- Ну, хорошо, - говорит она, с укором качая головой, - оставляю тебя на Розу. Но имейте в виду, малыша я сейчас укладываю спать, так что, если вы еще не наговорились – перебирайтесь куда-то.
Смотрю на Доктора.
Доктор кивает.

***
Наверное, это прозвучит абсолютно по-идиотски, но…
Будьте благословенны, йелхи с планеты Йелхаутауйотль.
Ведь тогда, посреди торчвудовского коридора, отчаянно цепляясь за того, кого уже успела мысленно потерять, я поняла вдруг… позволила себе понять…
…не было обманки, не было самозванца.
Не было никогда.
Все это время, пока я обижалась, билась в истерике, по очереди ненавидела себя, его, целый мир…
…рядом со мной был Д о к т о р.
Тот самый.
Моей главной ошибкой было то, что я пыталась понять события на Dålig Ulv Stranden умом… в то время как надо было слушаться собственного сердца. Ведь когда случается чудо – его надо просто принять, а не спрашивать, есть ли у волшебника лицензия…
Все эти пущенные псу под хвост несколько месяцев – были на моей совести. Старательно, целенаправленно и отчаянно я разрушала собственную жизнь, камень по камню своими руками возводя высоченную стену между собой и тем, кого…
До меня пытались докричаться все: мама, папа, Донна, Джек… Но я не слышала. Не хотела слышать. Я слишком погрузилась в собственные страдания и слишком упивалась осознанием собственной потери, чтобы позволить себе признать, что потери – не было. Ведь… жалеть бедную-несчастную-брошенную себя оказалось куда легче и приятнее, чем хоть на мгновение пожалеть кое-кого другого…
А теперь… Что теперь?..
Нет, конечно, в теории все было совсем просто. «Послушай, прости меня, пожалуйста, я вела себя как последняя дура и такая-растакая стерва, а тот парень, который две недели назад подвозил меня домой – это Майкл из нашего отдела, и то, что мы держались за руки, означает только то, что я еще издалека увидела тебя на веранде и решила подразнить… - и вообще, хватит уже, хватит, мне без тебя совсем плохо и с каждым днем, черт возьми, все хуже – и я уже никогда, никогда в жизни не смогу тебя потерять, я этого просто не переживу, потому что…»
Потому что – что?
Потому что он должен немедленно простить меня за то, что я все это время методично превращала его жизнь в ад? И пришла в себя только тогда, когда чуть его не потеряла?
Чем больше я думаю об этом, тем четче осознаю: я бы – не простила. Даже тому, кого…
А он меня..?
После «клона» и «обманки», после идиотского плескания в ноябрьском море, после того, как я с отвращением шарахнулась, случайно столкнувшись на лестнице, и ни единого раза до этого момента не назвала его по имени, после всех этих глупостей и гадостей последних нескольких месяцев – о какой любви вообще может идти речь? Кому как не мне знать, насколько он уязвимый, вспыльчивый и гордый, как тяжело ему остаться без всего, что было смыслом его жизни – без ТАРДИС, без звезд, без приключений?.. – и я, проклятая идиотка, вместо того, чтобы поддержать, делала все, чтобы добить его уже наверняка…
И все-таки…
Он остался рядом. Не уехал – хоть и собирался. Не послал меня с моими выбрыками к черту – хотя и имел полное право это сделать. Он остался рядом – и умудрился не возненавидеть меня. А значит…
…Тогда, после того, как мама вытолкала нас из детской, мы перебрались в гостиную, и Доктор, устроившись на диванчике в куче подушек (я сама скромно примостилась в кресле), соблаговолил-таки рассказать, что на самом деле произошло в подземке. Как я и боялась, он по обыкновению решил спасти всех и сразу, включая йелхов и йелховскую королеву. Йелхи, впрочем, быть спасенными не имели никакого желания, зато у них было огромное желание немедленно завоевать Землю… итак, пришлось побегать, потом побороться, а потом снова побегать…
Все это он рассказывал обычным легкомысленно-шутливым тоном, но меня все равно начало знобить– от очередного, энного по счету, осознания того, чем все могло закончиться. Как я ни пыталась держать себя в руках, он таки заметил, что мне не по себе, и, после секундного колебания, похлопал ладонью по дивану рядом с собой…
Потом… потом мы говорили. Обо всем сразу и ни о чем; говорили – впервые после Норвегии, впервые за несколько месяцев, которые продлились целую вечность… И мне хотелось разреветься от раскаяния и злости на саму себя.
Столько времени потеряно… столько времени!
Но… все же еще можно исправить, да?
Все же еще будет хорошо?


Да.
Да, все должно было быть хорошо.
Но я забыла об одном.
О том, что все главные события в моей жизни происходят почему-то именно на праздники.

[Колокольчик фарфоровый]

…Я просыпаюсь в глухой темноте рождественской ночи – неожиданно, будто от удара – и какое-то мгновение ошеломленно таращусь в темноту, не понимая, что именно меня разбудило.
Тишина… только размеренно цокают смешные, «под старину», часы на тумбочке у кровати – прощальный подарок миссис Стоун, хозяйки магазина…
…проехала под окнами машина – свет фар скользнул по потолку…
…залаял – полусонно, неохотно, - соседский пес…
Что-то случилось.
Осознание этого накрывает меня гнетущей удушливой волной паники. Я вскакиваю– пол кажется ледяным, но мысль о тапочках мне просто не приходит в голову – как есть, босиком и в пижаме, выбегаю в коридор и замираю на мгновение, не слыша ничего, кроме отчаянного стука крови в висках.
…Что-то…
Весь дом пропитался запахом ванили, кардамона и корицы – мама целый день провела на кухне, обещая печенье, «какого вы ни в одной галактике не попробуете».
…очень-очень плохое…
А хуже всего то, что я почему-то знаю наверняка…
…да, на праздники, как всегда, на праздники…
…с кем это очень-очень плохое случилось.
Комната для гостей, которая служит Доктору спальней, на втором этаже; две недели и целую жизнь тому назад, решив, что потеряла его навсегда, я мчалась по хитросплетению торчвудовских коридоров, не разбирая дороги; сейчас же каждый мой шаг медленнее предыдущего, ноги тонут в ковре на лестнице, как в топком болоте. Но, забыв дышать, захлебываясь безнадежным и беспросветным… нет, не страхом перед будущим несчастьем, а несчастья – настоящего – безжалостным предчувствием, я иду… и останавливаюсь только у его дверей…
…останавливаюсь, потому что слышу голос.
Голос Доктора.
И все равно, что не разобрать слов – голос этот звенит и срывается таким бездонным отчаянием, что у меня мороз проходит по коже, и предчувствие мое вот-вот превратится в осознание…
…Нет.
…Не надо.
…Пожалуйста, не надо!
…Не…
Рывком распахиваю двери, щелкаю выключателем.
Вспыхивает свет.
Он стоит посреди комнаты вполоборота ко мне – в пижаме (почему все пижамы всегда болтаются на нем, как на вешалке?) и, как и я сама, босой.
- Доктор?..
Не слышит; хватаю его за плечи, разворачиваю лицом к себе…
Отшатываюсь.
Потому что это – не лицо.
Пепельно-бледная неживая маска… глаза – непроглядно-темные от расширенных зрачков. Смотрит – и не видит.
- Докто…
- Конечно… - тот самый, ледяно-ломкий голос. – Конечно… тебе ведь обязательно нужно было… влезть туда и там застрять… Это же так на тебя похоже, Уилфред… Но я… Я же столько еще мог сделать! Столько еще!!!
Не помня себя от страха, хватаю его за плечи, встряхиваю изо всех сил, так, что трещит под моими руками пижамная куртка.
- Да что с тобой происходит, в конце концов?!..
Вздрагивает. Смотрит прямо на меня… - и целое мгновение мне кажется, что все это закончится сейчас, окажется одной из его глупых шуток, и…
Доктор улыбается, и от этой улыбки у меня перехватывает дыхание, потому что лицо его будто молодеет вдруг на несколько горьких, наполненных горем и потерями лет, и передо мной снова – тот похожий на растрепанного скворца мальчишка, каким я увидела его впервые…
- Доктор!
- Это честь для меня, Уилфред… - говорит он, и с той же нестерпимо-светлой, абсолютно неземной улыбкой мешком валится мне под ноги.

Часть третья. Everybody lives.

Everybody knows that everybody dies.
But not every day. Not today.
Some days are special. Some days are so, so blessed.
Some days, nobody dies at all.
Now and then, every once in a very long while,
every day in a million days,
when the wind stands fair
and the Doctor comes to call,
EVERYBODY LIVES.

***
Ти тільки не вір, будь-ласка, не вір,
Бо все було геть не так.
Та тисячі зір зірвались у вир
І впало небо навзнак.
Та тисячі свіч розкраяли ніч
І тиша торкнулась вуст.
Ти тільки поклич, будь-ласка, поклич,
Поклич - і я повернусь.

***
…А знаете, что было самой удивительной из всех странностей этой сумасшедшей ночи?
То, что весь этот кавардак так и не разбудил родителей…

«Это честь для меня, Уилфред».
Бывают моменты, когда только неспособность осознать подлинные масштабы катастрофы мешает тому, чтобы сломаться и принять ее.
- Доктор? Доктор, что…?
Никакой реакции.
…Каким-то чудом мне хватает сил затянуть его на кровать. Устраиваю отяжелевшее тело на сбитых простынях, засовываю дрожащую руку под пижамную рубашку, прижимаю к груди…
Он не просто горячий – от него пышет жаром, как от натопленного камина. Будто … будто от солнца в зените.

Первый порыв… да, конечно.
Хватаю телефон – пальцы так дрожат, что несчастные три девятки набрать удается только с четвертой попытки. Сигнал вызова, профессионально-успокаивающий голос в трубке…
Нажимаю «отбой».
Бред. Разве кто-то поверит в существование пациента по имени Джон Смит, которому 907 лет и который в своей седьмой инкарнации умер от аллергии на аспирин?.. Меня отправят в психушку, а его уже наверняка замучают до смерти…
Торчвуд? Джек и Донна? Ну конечно, Донна же медик…
Да на кой черт мне медик, не грипп же у него, в конце концов!!!
Значит…
…некому…
Разжимаю пальцы, падает на ковер ненужный телефон.
…звонить.
Подкашиваются ноги. Опускаюсь на край постели, осторожно беру тяжелую горячую руку, сжимаю тем самым – нашим – жестом; мгновенная сумасшедшая, острая, как кончик иголки, надежда… - но ладонь такая же тяжелая, горячая и безвольная.
Смотрю на него, чувствуя, как закипают в глазах слезы – и вспоминаю, что так и не успела сказать ему, что…

Беспомощность.
Самое ужасное, что есть в этом мире и во всех параллельных – не далеки, не кибермены, не очередной, уже который по счету апокалипсис –
…беспомощность.

Ему становится хуже.
Стремительно и неуклонно; я в который раз уже обтираю влажным платком разгоряченное лицо, едва ли не по капле вливаю холодный чай в воспаленные губы…
Страх.
Страх.
Страх.
Душный, изнуряющий…
Соленая липкая пленка на губах…
Чернота за окном…
Ты же обещал, что никогда…
…плывет комната перед глазами…
…не бросишь меня…
Наверное, я на мгновение соскальзываю таки в сон – потому что вижу вдруг странное огромное помещение, что-то среднее между залом для приемов и научной лабораторией; тускло мигают компьютерные дисплеи и бледные лица неизвестных людей в средневековых одеждах хмуро смотрят с портретов в роскошных позолоченных рамах, а на полу странной кабины, наполненной красным свечением, бьется в нечеловеческой муке…
Вскрикиваю и вскакиваю, задыхаясь от ужаса.

[Колокольчик фарфоровый]

Наверное, надо все-таки будить отца с матерью, и звонить Джеку, и…
Но я не могу.
Мраморным надгробием сижу возле кровати, всматриваясь в лицо – влажные от пота волосы прилипли ко лбу, заострились до птичьей ломкости черты, тени под закрытыми веками – темными провалами…
Он бредит.
На тысяче языков сразу, сбиваясь с одного на другой – большинство из них никогда не слышали на Земле. О чем-то умоляет сорванным хриплым полушепотом, зовет меня, Донну, Сару-Джейн, каких-то Роману, Адрика, Лилу, снова меня, теребит ворот пижамной куртки, отталкивает мою руку с чашкой – и проливается на ковер вода…
Тяжело ворочаются темные тени по углам.
Два часа ночи.

А потом, наконец, не остается слез.
Не чувствуя под собой совсем онемевших ног, сползаю со стула на пол. Прижимаю к губам его неподвижную ладонь. Закрываю глаза, пытаясь думать о хорошем… о теплом ветре Новой Земли и запахе разогретой солнцем яблочной травы, о сияющих счастьем карих глазах и идиотской розовой рождественской короне набекрень…
…не получается.
Dålig Ulv Stranden. Черные скалы. Песок между пальцами.
Кабина в красном свечении. Беспомощно соскальзывает по стеклянной стене рука – и человек на полу – измученный комок боли – замирает, судорожно вздрагивая.
- Не бросай меня, - говорю без голоса, чувствуя, как мертвеют, наливаясь сединой, волоски у меня на висках. – Пожалуйста… Я тебя…
- Так докажи это!
На удивление у меня уже нет сил. Я просто поднимаю голову и смотрю на незнакомую женщину, которая сидит в ногах кровати.

Потом я снова и снова буду прокручивать в памяти все события той ночи, особенно же – этот разговор… и снова и снова буду пытаться понять: если бы она заранее знала, чем все закончится на самом деле – пришла ли бы она ко мне?..
А может… может, она знала – и именно поэтому пришла?..
Нет ответа.


- …Так докажи это! Ты что, так и собираешься сидеть и ждать, пока он умрет?!..
Последнее слово, слово-табу, наконец, выводит меня из состояния оцепенения.
- Он не… - выдыхаю яростно сквозь стиснутые зубы, только сейчас до конца осознав, что в комнате появился кто-то еще… но она будто не слышит. Поднимается (я мимолетно замечаю какое-то странное, до пола, темно-багряное одеяние, похожее на судейскую мантию, но расшитое, кажется, настоящим золотом), подходит к изголовью. Долго, очень долго всматривается в измученное, все будто из теней и углов, лицо – и я, как ни стараюсь, не могу понять, что она испытывает – жалость? сочувствие? горькое разочарование? Впрочем, я и лица ее толком не вижу – оно будто остается в тени даже теперь, когда всю ее озаряет свет ночника. Стоило бы удивиться, наверное…
- Метакризис… - говорит негромко, так и не сводя с него глаз. –Разумеется… Связь… даже не на клеточном уровне – на энергетическом. Не разделенное надвое единство… полная тождественность. Тождественность именно с этой регенерацией. Это же надо было выкинуть такую глупость…
Кто вы, хочу спросить я. Кто вы и что тут делаете?.. – но вместо этого я только и могу что беспомощно смотреть на тонкую руку с тяжелым золотым браслетом на запястье, что на мгновение замирает надо лбом Доктора, но так и не касается его.
- Он умрет, - сообщает женщина так же невыразительно. – Та энергия, которая высвобождается при регенерации… человеческое тело не рассчитано на нее, она сожжет его, превратив в пепел. Он не мог про это не знать… почему же не предупредил тебя, когда оставлял – на него? Разве что… просто не думал, что это будет так скоро?
Целую вечность в удар сердца длиной я не понимаю, кто такой он и при чем тут регенерация, а потом воздух без какого-либо предупреждения превращается в вязкую смолу – не продохнуть.
Доктор.
Тот Доктор.


Этого не может быть.
Этого. Не может. Быть.
Этого…
Я знала это.
С самого начала, еще с Норвегии – знала.
Потому что ни одно предательство никогда не останется безнаказанным.
Друзья и спутники, те, ради кого Доктор снова и снова рисковал жизнью и очертя голову бросался в очередные авантюры, и творил чудеса… - мы все предали его тогда, приняв свое немудреное, обычное – человеческое – счастье; счастье быть рядом с семьей, с любимыми, с такими-как-мы… счастье – благодаря ему…
Его предали мы все… но мое предательство было самым тяжелым. Я же увидела… увидела, как страшно, как непоправимо он изменился за эти четыре года, как ужасно постарел, какой надлом и истерика таились за еще более отчаянными, чем раньше, выходками, и еще более широкой улыбкой… Но вместо того, чтобы клещом вцепиться в него и вытрясти правду – я отступилась, проклятая идиотка.
Конечно, как же мне было не отступиться… ведь я получила самый большой, самый невозможный, самый ценный подарок…
…обычное – человеческое…
- Жалеешь? – спрашивает незнакомка тихо и даже будто сочувственно – и от возмущения щекам мгновенно становится горячо – жалеть? о чем, черт возьми, я должна жалеть? о том, что люблю и любима? о том, что знаю теперь, как от нежности сводит губы? о переплетенных пальцах, стоящих тысячи слов и всех на свете сбитых простыней?..
…о том, что тот, кого я люблю, - тот, кого я люблю!!! – умирает в одиночестве совсем близко и недосягаемо далеко – и я ничем, совсем ничем не могу помочь?..
- Жалеешь… - констатирует она с каким-то едва ли не удовольствием. – Конечно, жалеешь… Знаешь, я и сама уже много раз спрашивала себя, почему каждая награда, полученная от Доктора, превращается в конце концов в еще большее горе, несчастье и потери.
- Это не так… - говорю, не слыша собственного голоса, крепче сжимаю безвольные пальцы онемевшей ладонью. – Это не так! – повторяю громче, неистово пытаясь поверить в собственные слова.
Лицо незнакомки до сих пор тонет в тени, но я чувствую, что она усмехается. Понимающе – будто взрослый, который услышал невесть какую глупость от ребенка.
- Не так – значит не так, - соглашается неожиданно легко. – Тем лучше – у тебя, по крайней мере, были эти несколько месяцев, когда не приходилось разрываться напополам… Тебе повезло, Роза Тайлер.
Не смей. Ко мне. Прикасаться. Вообще не приближайся ко мне. Понял?
(соленые капли на губах – волны? слезы? ветер в лицо и предчувствие потери, от которого ледяной холод разливается в груди. грустная улыбка Донны, крики чаек, волны, что смывают следы на влажном песке. «разве это нужно говорить»?)
Потому что ей нужен он! Он, а не я!
(тошнит. непослушными пальцами запираю двери собственной комнаты изнутри и обессилено сползаю на пол по косяку. закрываю глаза, больше всего желая немедленно исчезнуть из этого мира, из мира, где нет его, а есть только…)
Самозванец! Обманка! Клон!
- Хочешь увидеть, каким он станет? – спрашивает женщина тихо. – Тот… другой. Он же не умрет… он просто изменится. Хочешь узнать, как именно? Хочешь?
Я не успеваю ответить ни «нет», ни «да». Она вдруг опускается на колени возле меня, и совсем близко я вижу светлые, почти серебристые глаза – неистовые, отчаянные, шалые. А потом зрачки расширяются – и я кубарем лечу в бездонный черный колодец.

…Тишина.
…Тьма.
…Холод.
Не приятная ночная прохлада и даже не влажная морозь серого декабрьского утра – нет. Другой холод.
Тот, от которого мгновенно стынут пальцы и изморозью покрываются ресницы. Холод, который лишает возможности дышать, превращая воздух в жидкий огонь, впивающийся в легкие тысячами иголок, который сковывает сердце и от которого даже кровь в жилах застывает льдом…
Холод не-бытия.
Несколько секунд я не чувствую ничего, кроме этого холода, вслепую мечусь в нем, но потом глаза привыкают, и из густого сумрака проступают…
Что это, черт возьми, такое?..
Большая комната… нет, зал, кажется, круглый, в несколько ярусов – высоченные своды, арки, лестницы, ниши в стенах – все под толстым слоем изморози… толстенные сосульки, больше похожие на сталактиты, тускло блестят в сумраки… темнеет куча какого-то тряпья на полу у подножия странного сооружения в центре, напоминающего то ли средневековый алтарь, то ли…
…то ли…
…то ли…
Понимание накрывает меня с равнодушной безжалостностью лавины – и я не кричу даже – невозможно кричать, когда плотная снежная завеса забивается в горло, и нет воздуха для слова или крика; на цыпочках, будто боясь разбудить спящего, я подхожу к тому, кого посчитала сначала кучей негодного тряпья…
…к мертвому хозяину мертвой ТАРДИС.
…Он лежит на боку, неловко подогнув под себя руку; я вижу только темный затылок – и снова не рыжий… - несвоевременная, глуповатая, почти кощунственная сейчас мысль – так же тихо опускаюсь на колени рядом – дотрагиваюсь до острого заледеневшего плеча – ткань, которая взялась наледью, выблескивает, будто лаковая, обжигая холодом пальцы – с трудом, будто каменную глыбу, переворачиваю – перекатываю – на спину - …
(«…У меня есть родинка! Между лопатками… я ее чувствую!..»)
…младше меня.
Покрытое изморозью совсем юное лицо – трогательно-некрасивое…
-не смотреть!-
…никакой птичьей ломкости, никакого намека на утонченность…
-не смотреть!!!-
…слишком высокий лоб, слишком резкие, будто на скорую руку лепленные, черты…
-не смо…-
…лед в широко открытых мертвых глазах.
И тогда я, наконец, кричу, и от моего крика ледяной мир со звоном разлетается на осколки –
…и, будто прорвалась вдруг невидимая плотина, - прямо на меня льется черное, непроглядное, липкое, будто смола – нежелание жить, и беспросветная, удушливая тоска – нечего ждать, не на что надеяться, пепел, и копоть – мира-больше-нет, ни одного из миллионов миров – пустота, кладбище –
- пепелище…
…не…
…быть…

[Колокольчик фарфоровый]

- …Психо-пыльца со свечных лугов Крассдоунславы. Она могла попасть в ТАРДИС еще кто знает когда, а теперь регенерационная энергия ее активировала. Это умственный паразит, который питается самым худшим и самым темным, что есть в душе. Вытягивает наружу всю грязь и гадость… и вызывает видения, заставляя заново переживать самое болезненное и самое невыносимое из своей жизни… снова и снова. А если этой жизни 907 лет…
Постепенно рассеивается мгла перед глазами… знакомая и привычная комната, тусклый свет ночника, женщина в багрянце, стоящая спиной ко мне у окна, за которым тяжело колыхается густая и непроглядная декабрьская ночь… Доктор…
Доктор?!
Мгновение удушливой паники, вскакиваю с пола, готовая увидеть…
…голубой отблеск света во льду…
- Полгода, - говорит, не оглядываясь, та, что стоит у окна, пока я, успокаивая сумасшедшее сердце, поправляю одеяло и безрезультатно пытаюсь выровнять дыхание. – Именно столько он продержался. В конце концов, это даже неплохо, - если принимать во внимание его состояние на момент регенерации, двенадцатая инкарнация не появилась бы все равно. Но он все-таки крепкий орешек, наш Доктор, - полгода кромешного ужаса… не позавидуешь, как думаешь? Впрочем, что тебе до этого… ты же ни о чем не жалеешь…
- Почему? – спрашиваю одним дыханием, без голоса; я смотрю на Доктора, на этого Доктора, на моего Доктора… смотрю, пока не начинает рябить в глазах – и из вязкого марева снова выплывает то, страшное… мертвая ТАРДИС и мертвое юношеское лицо с седыми глазами древнего старика. – Почему?..
- Из-за тебя.

- …Из-за тебя.
Сначала мне кажется, будто я не расслышала. Но уже в следующее мгновение смысл ее слов словно обжигает меня безжалостной плетью. Наотмашь.
Она что, считает, будто я виновата…
- Впрочем, тебе же не привыкать… - говорит та, что стоит у окна, и от горького спокойствия ее голоса мороз пробегает по моей коже. – Сколько раз он уже умирал из-за тебя? Дай-ка припомнить…Сначала– когда ты вбила себе в голову любой ценой спасти от смерти отца… - вероятностные чистильщики, помнишь?.. Потом ты по уши нахваталась энергии временного вихря…
- Я хотела его спасти.
- Конечно, - соглашается она почти ласково. – Но вместо этого погубила. Благие намерения, которыми вымощена дорога… сама знаешь, куда. Бывает. Часто бывает. А у тебя почему-то так происходит почти постоянно… что там у нас дальше? случайно не выстрел ли далека, когда ты, наконец, надумала осчастливить кое-кого своим возвращением?..
- Не надо, - выдыхаю я всхлипом, не в состоянии сдержать дрожь; перед глазами снова – пустынная ночная улица, и вспышка рассекает тьму, и валится навзничь прошитая безжалостным лучом стремительная фигура. – Не надо, не…
Она оборачивается, и я, наконец, вижу ее лицо. Не молодое и не старое лицо многое пережившей женщины, красивое уверенной, властной красотой. Пышные золотистые кудри собраны в затейливую прическу, открывая высокий бледный лоб. Те самые светло-серые глаза смотрят на меня с чуть пренебрежительной снисходительной жалостью.
- А потом он умер в четвертый раз, - говорит она тихо. – На пляже Dålig Ulv Stranden… помнишь такое место?.. Умер, потому что потерял тебя навсегда, подарив… - кивает в сторону кровати, - эту забавную игрушку. Интересно, кстати, знал ли он, что срок пригодности у нее ограниченный?..
Больше всего мне сейчас хочется выцарапать эти внимательные глаза. Но вместо этого я только до крови кусаю губы – от солоноватого, терпкого привкуса меня уже начинает подташнивать…
…я кусаю губы, потому что с неумолимой, безжалостной четкостью передо мной встает то, о чем я запрещала себе думать все это время, о чем я почти заставила себя не помнить…-
…Он в моих объятиях, он наконец-то в моих объятиях, там, где ему и положено быть – тот, кого я так давно ждала, тот, кого я уже и не надеялась найти, самый прекрасный, самый дорогой в целом мире; и на мой горячечный, отчаянный поцелуй отвечают так же горячечно и отчаянно, еще и не слишком умело – родной мой, единственный мой, люби…
-…взгляд.
Взгляд Того, Другого Доктора.
Взгляд измученного постоянной болью неизлечимо больного, которому только что сообщили дату его собственной смерти – уставший, погасший, но исполненный какого-то странного горького облегчения.
Благословенны все валы и волны Твои, что прошли надо мной, ведь стоит ли бояться смерти тому, кто потерял все?
…Столько времени…
Вместо того чтобы быть рядом с ним…
…потеряно…
Будто пелена спадает с моих глаз; хватая воздух воспаленными губами, я бессмысленно оглядываюсь вокруг, пытаясь понять, что делаю в этой комнате и кто, черт возьми, этот беспамятный парень в постели, сжимающий мою руку – вскакиваю – освободиться! – но обжигающие пальцы впились раскаленными клещами. Еще яростнее дергаю ладонью, больше всего желая избавиться от чужого досадливого прикосновения – обман, обман, все обман, как я только могла…
- Ненавидишь его? – спрашивает та, что стоит за моим левым плечом. – Конечно, ненавидишь. Это так просто и удобно - ненавидеть того, кто вот-вот умрет. Чем он перед тобой провинился? Тем, что любил тебя? А может тем, что его не любила ты? Потому что ты же его не любила, не так ли?.. Бедный мальчик. Бедный потерянный мальчик, который всегда отдувается за других… даже если эти другие – он сам. Не человек и не повелитель времени… самозванец… неудачная копия… клон…
…Тогда, после йелхов в подземке…
Из медицинского блока до машины ему пришлось тащить меня на себе – ноги подкашивались, отказываясь нести меня. От слез было не продохнуть – я захлебывалась соленой водой, будто моряк, погибающий в волнах океана, дрожала, вцепившись в него, словно в последнюю надежду на спасение. Ему и самому, как бы он ни храбрился, болтая о перестраховщике-Харкнессе, нехило досталось, но держался он однозначно лучше меня. Джека, который сунулся помочь, твердой рукой отправили к Донне… а меня, с присвистом втянув воздух сквозь стиснутые зубы, рывком подняли на руки.
…Ему больно, ему черт знает как больно – я пытаюсь отстраниться, но меня лишь сильнее прижимают к себе, к помятым многострадальным ребрам –и перехватывает дыхание; я слышу, как бешено колотится сердце под изорванными, в копоти, лохмотьями, в которые превратилась рубашка, - детский страх, и детская радость, и робкая надежда тоже – детская… - неужели, неужели отныне будет – так? будет – всегда?..
Что я делаю?!!!
От отчаяния и раскаяния темнеет перед глазами. Снова опускаюсь на колени возле кровати, утыкаясь лицом в его плечо.
Прости меня. Я не знаю, что на меня нашло… не бойся, я не брошу тебя. Я буду рядом… до конца…
- Ты можешь все изменить, - говорит женщина у меня за спиной.
Сердце на мгновение перестает биться. Но лишь на мгновение.
- Бред, - выдыхаю сквозь стиснутые зубы, не оборачиваясь. – Бред… если бы даже у меня была ТАРДИС… нельзя изменять собственное прошлое. Это запрещено. И вообще…
Я не сразу понимаю, что она смеется. Смеется на удивление искренне, запрокинув голову, и светлые пряди, выбившиеся из изысканной прически, мечутся по облитым багрянцем плечам.
- «Запрещено»… - выдыхает она сквозь смех. – Подумать только… запрещено!! Роза Тайлер, Злой Волк… кто и что может запретить – тебе?.
- Но законы времени, - начинаю было я…
- Я тебя умоляю! Идиотские предрассудки – для той, кто смотрела во временной вихрь и была сердцем ТАРДИС? Для той, что рвала в клочья реальности в поисках потерянной любви? Существо, что одним движением руки уничтожило армаду далеков и играючи воспроизвело себя в каждом фрагменте времени-пространства… - это существо ноет и жалуется, что не может ничего изменить?
(свет. его так много, что он вытеснил воздух. светом пронизана каждая клетка моего тела. светом и силой, перед которой не устоит ничто.
я – Злой Волк, и это мое послание себе.)
Потрясенный взгляд Доктора, того Доктора, которого я уже, не зная того, лю…
(я вижу солнце и луну, ночь и день, от начала до конца времен. Вижу и изменяю.)
Изменяю.
Изменяю.
Закрываю глаза. Чернота под веками расходится густыми ярко-желтыми кругами.
- Я что… - начинаю хрипло, голос срывается. Еще крепче зажмуриваюсь, на мгновение задерживая дыхание. Открываю глаза. – Я что… действительно могу… исправить?
- Не просто исправить! Ты можешь все! Можешь переписать мир заново, как неинтересную книгу – любую страницу, любую главу! Помнишь – «Сначала было Слово…»? Твое Слово, Роза! Слово Злого Волка!
- Но ведь Доктор говорил…
- «Доктор»! – перебивает она меня неожиданно зло. – Какой Доктор? Тот самый, что опять и опять умирал – по твоей вине?
…Кабина, затопленная густо-багровым светом…
…Откинутая бессильно рука – задранный манжет –массивные часы с разбитым стеклом на запястье… - иней…
- Хотите сказать, - говорю, чувствуя, что каждое слово режет горло, - хотите сказать, что если бы мы не встретились… всего этого не случилось бы?
- Вообще не встретиться вы не можете, - откликается она. – Ваша первая встреча – точка вероятностной развилки. Она зафиксирована во времени-пространстве… - она умолкает на мгновение и продолжает после паузы. – А вот все, что произошло после, - нет.
- То есть? – странное чувство чего-то уже виденного и пережитого, чего-то болезненного и горького, вдруг охватывает меня тоскливым цепким холодом.
- То есть, именно от тебя зависит, станет ли ваша первая встреча также и последней, - говорит она остро, и я уже собираюсь спросить, как именно она это себе представляет…
…Едкий воздух полнится гарью. Пустая улица, тускло мигают редкие фонари. Растерянные глаза рыжей, очень знакомой, очень уставшей и несчастной женщины, которая сидит на лавочке в заброшенном парке рядом со мной, смотря в низкое небо, в котором одна за другой гаснут звезды.
Через три недели. Но тебе нужно быть уверенной целиком и полностью… потому что если ты пойдешь со мной, Донна…
- Я что, должна умереть? – спрашиваю, уже заранее зная ответ.
И не чувствую ни тени удивления, когда она кивает.

[Колокольчик фарфоровый]

…Первая встреча…
Звук шагов – эхом в полутемных пустых коридорах.
Лиц манекенов – неживые маски со слепыми глазами.
Ручки дверей, выскальзывающие из-под непослушных дрожащих рук.
Удивление и раздражение, на смену которым приходит страх…
…крепкие пальцы, хватающие мою влажную от пота ладонь.
«Беги!»
…Как-то, незадолго до событий Кэнери Уорф, я полушутя спросила Доктора, не жалеет ли он вдруг, что спас меня в подсобке «Генрикс». Он почему-то смутился, а потом признался, что тогда был ужасно зол на меня – неуклюжая глупая девчонка, которая свалилась ему на голову в такой неподходящий момент, из-за чего вместо того, чтобы быстро разобраться с сознанием Нестин, он должен был нянчиться с неожиданной докукой, и вообще… - тут он совсем помрачнел и пробормотал что-то вроде того, что в тот период своей биографии был не слишком склонен засматриваться на девушек…
…Я так и не спросила, почему…
Я не спросила, почему он был тогда таким въедливым, таким жестким и немногословным, почему он обнимал меня тогда так неловко и несмело, каждый раз смешно взмахивая руками; почему он улыбался так неумело и горько. Я не спросила, пламя какого пожара выжгло его-бывшего дотла, и как из того седого пепла родился наконец этот, невероятно-прекрасный, сияющий безграничной любовью к миру…
Стоп.
Какая-то неправильность, какое-то вопиющее несоответствие, которое промелькнуло на краю сознания, заставляет на мгновение зажмуриться в попытке понять, что именно…
…Вот оно.
- Но… - как-то отстраненно слышу собственный голос, такой ровный, будто мы обсуждаем погоду за окном, - …но, если я погибну тогда в «Генрикс»… то ничего этого не будет. Ни пятого спутника, ни игровой станции… Не будет ни армады далеков, ни сердца Тардис, ни Злого Волка. А если всего этого не будет, то Доктору не придется регенерировать… и он никогда не станет… - запинаюсь и перевожу взгляд на…
- Не станет, - соглашается женщина спокойно; я знаю, что она тоже смотрит на него. – Десятая инкарнация будет другой. Ничего общего с той, которую знала… знала бы ты. Совсем другая личность. Но зачем весь этот ужас в глазах? Я сказала «другая», а не «хуже».
- Другая… - отзываюсь эхом, пытаясь осознать тот факт, что Доктора, этого Доктора, моего Доктора – может не быть, а вместо будет существовать кто-то другой, совсем на него не похожий… не-мой Доктор… Впрочем, как он может быть моим, если меня не…?
- Каким… - горло перехватывает. Кашляю. – Каким он… будет?
- Старше, - отвечает она почти без паузы. – Намного старше. Тебе будет годиться… годился бы… если не в дедушки, то в отцы точно. Не слишком красивым –на твой вкус. Рыжим. Будет одеваться в зеленое, играть в шахматы, любить вишневый джем. И путешествовать с девушкой по имени Линда. Тебя еще что-то интересует?
- Он не будет счастлив, - говорю сквозь зубы.
- А разве этот был? Счастливо ли пламя, пожирая само себя?
…Год пять миллиардов двадцать третий. Мы в галактике М87, а это… это Новая Земля…
- Ты же видишь, чего ему стоили эти несколько лет, - тихо говорит она у меня за спиной. – Ты помнишь, каким он был… и видишь, каким стал. Тебе не кажется, что хватит с него такого… «счастья»?
Смотрю на измученное, белее подушки, лицо, на тонкие пальцы, мнущие край одеяла…
- Есть еще кое-что, - она легко дотрагивается до моего плеча, заставляя оглянуться. – Роза… он когда-нибудь рассказывал тебе, что случилось с Галлифреем?
- С Галлифреем? – я даже не сразу понимаю, о чем она. – А, да, его планета… Была война… и все погибли… Доктор говорил, что он последний. Но при чем тут..?
- А о том, что все погибли все из-за него, Доктор тебе не сообщил?
Молчу; нет, этого он мне не говорил, хотя о чем-то подобном я догадывалась – слишком странным становился его тон, когда речь заходила о его родине.
- Все изменится, - говорит женщина, глядя мне прямо в глаза, ее руки все еще лежат на моих плечах, и я даже сквозь ткань пижамной куртки чувствую, какие горячие у нее ладони. – Роза, тот, другой Доктор… он найдет способ все исправить. Он вернет Галлифрей. Вернет величайшую цивилизацию во вселенной. Он уже не будет последним. Он всех спасет, понимаешь?..
«Все будут жить, Роза! Все будут жить!!!»
- Кто вы? – выдыхаю я в это красивое, уверенное, нечеловеческое лицо. – Кто вы? Откуда вы можете это знать?
Она улыбается – странной, почему-то очень знакомой улыбкой.
- Я с Галлифрея, Роза. С той планеты, которую вы можете спасти. Ты… и он.
«Все будут жить!!!»
Бьет кровь в висках.
Мне плевать на всех! Мне плевать на все планеты и цивилизации вселенной, слышите?.. я хочу, чтобы жил…
Кто?
Тот, с кем я должна была постареть бок-о-бок… или тот, кто оставил меня навсегда на выдутом всеми ветрами норвежском побережье?
Доктор или… Доктор?
«Все будут жить!!!»
ВСЕ?
Горячая волна бьет в затылок; плывет перед глазами комната.
Все будут жи…
…кроме меня.
Чем я провинилась?!
Горит лицо – будто, сразу с мороза, я оказалась рядом с раскаленным камином.
Я не хочу умирать.
Я не хочу умирать.
Я не…
Я же столько всего могла успеть! Столько еще!.. А что вместо этого?!
Разве это – моя – награда?
Это нечестно!!!
Я не понимаю, что кричу это вслух – вижу только, как отшатывается – с каким-то странным выражением – женщина в красном, и глаза ее потрясенно расширяются.
Это не…
…искры инея в застывшем неживом воздухе…
А разве это – честно?..
Как тяжело дышать.
Как…
Все плывет перед глазами; я снова рядом с Микки на Ревелло-драйв, и желтый эвакуатор выворачивает из-за угла…
Я сказала когда-то, что буду рядом с тобой всегда.
Кто же знал, что «всегда» - это на самом деле «никогда»?
Одним движением сбрасываю чужие руки со своих плеч. Опускаюсь на колени у кровати.
Так надо, Доктор. В конце концов… что такое какая-то Роза Тайлер, когда речь идет обо всей вселенной, которая может остаться без тебя?
У него жесткие, опаленные лихорадкой губы. У поцелуя привкус крови.
Касаюсь напоследок горячего лба. Оборачиваюсь.
- Что нужно делать?
Она снимает золотой браслет с собственного запястья. Только сейчас я замечаю, что это не просто украшение – на золоте хорошо заметна затейливая резьба, не слишком похожая на обычный узор.
- Ты хорошо помнишь вашу первую встречу?
Киваю. Еще бы мне не помнить тот подвал…
- Это пространственно-временной манипулятор. Почти ТАРДИС… в миниатюре. Дешево и сердито.
Поднимаю брови.
- Он уже настроен. Координаты задашь сама... вернее, он их просто вытянет из твоей памяти. Надеваешь его и нажимаешь вот сюда…
Так.
Браслет ложится на запястье неожиданно плотно – будто на меня делался.
Надо.
Я… тебя…
Вспышка…

…фар заставляет рефлекторно, на автомате, шарахнуться в сторону; бьет по ушам визг тормозов. Возмущенный гудок – запах горелого – «куда прешь, дура?!» - снова фары – гудок – в сторону –
- спотыкаюсь о бордюр, чуть не пропахав носом тротуар – брезгливо отшатываются две пригламуренные красотки – «совсем сдурела, наркоманка сопливая, под колеса бросается… глянь, что там у нее, Гейл? Это же надо было спереть где-то!..» -
- замираю, ошеломленно рассматривая ярко освещенные витрины, долговязые фонари, вереницу машин, мигающую рекламу на фасадах… -
- и диковинное, почему-то знакомое нечто в собственных руках…
СОБСТВЕННЫХ?
Дурацкий ярко-розовый маникюр, тяжелое керамическое кольцо на безымянном, еще одно, «под серебро», на указательном, и «счастливое» колечко на мизинце, полдесятка каких-то идиотских браслетов на обоих запястьях…
…и та самая пластиковая рука того самого манекена в судорожно сжатых пальцах.
Оборачиваюсь – чтобы в ближайшей витрине увидеть…
…идиотский розовый топ с сумасшедшим декольте и не менее идиотская розовая кофточка, широченные джинсы, тряпичная сумка через плечо, растрепанные волосы, немилосердно намазюканные глаза – девятнадцатилетняя Роза Тайлер образца 2005 года испугано таращится на двадцатитрехлетнюю меня из зеркальных глубин, а за ее – за своей – спиной я вижу тусклое отражение очень хорошо знакомой четырехэтажки с баннером «Распродажа» над дверью…
«Генрикс».

Я думала, что все будет как тогда, с Донной. Что мне придется за шиворот схватить тогдашнюю… точнее, теперешнюю себя и потащить ее умирать. А эта я… эта я просто исчезну, как в фантастических фильмах. А на самом деле… Что ж… так даже лучше. Честнее, по крайней мере.

Двери черного хода распахнуты настежь – именно из них меня вытолкал лопоухий чудак несколько минут и четыре года назад.
Стремительно влетаю в душную полутьму подсобки. Замираю на мгновение, прислушиваясь к отдаленному топоту и скрежету – этажом ниже, в подвале, беснуются, пытаясь вырваться из неожиданной ловушки, руководимые сознанием Нестин манекены. Как хорошо, что у Доктора хватило ума заблокировать лифт…
Доктор.
Он сейчас где-то там, наверху – и вот-вот высадит в воздух это проклятое здание. Эпицентр взрыва будет на четвертом этаже, в офисных помещениях – именно там, кажется, какое-то реле, которое, как он считает, управляет ма…
Быстрее!
Мимо удивленно раззявленной пасти лифта – на лестницу – со всего маха ударяюсь в створки дверей – так-уже-было – к чему это сейчас, зачем это непрошенное воспоминание о…
Эй, ты чего? Это… чего ты?
…споткнувшись, чуть не падаю. В последнее мгновение успеваю ухватиться за перила.

[Колокольчик фарфоровый]

Не надо. Не надо.
Третий этаж. Лампа над дверью скрипит и мигает; будто воочию я вижу вдруг седого толстяка с гусарскими усами и привычкой называть всех продавщиц «доченьками». Уилсон, тот самый злосчастный главный электрик, чье изуродованное тело лежит сейчас в подвале.
Не на…
Уже на предпоследней ступеньке подворачиваю ногу. Зашипев от боли, швыряю себя на лестничную площадку и распахиваю двери.
Тускло освещенный длинный, словно воплощенная безнадежность, коридор. Тишина.
Успела.
Сползаю по стене на пол и замираю, прикрыв глаза и обхватив руками колени.
Еще минута… или даже две. А может даже целых три или четыре. Так много…
Можно перевести дыхание… и вспомнить Доктора. Такого, каким он был – и никогда теперь не станет. Сияющие счастьем карие глаза, и растрепанные волосы, и оба сердца – сумасшедшими птицами под дурацкой, почему-то всегда на несколько размеров больше, пижамой…
Мама будет плакать…
Нет. Не думать об этом, не думать, не…
Вдруг невыносимое желание увидеть напоследок его бывшего, в потертой кожанке, с настороженными глазами и широченной улыбкой; кусаю губы.
Я так и не спросила, как и почему появится десятая инкарнация… тот самый любитель шахмат в зеленом. Надеюсь, это будет не слишком… больно.
«А тебе-то что до этого?»
Рыжеволосая женщина в неуклюжем свитере и мешковатых штанах опускается на корточки рядом со мной.
«Что тебе до этого, мелкая? Этот Доктор никакого отношения к тебе иметь не будет».
…Донна? Та Донна? Или морок в ее обличье?..
Я знаю. Я знаю. Спасибо, что напомнила лишний раз.
«Не за что, мелкая. Скажи, а как оно – убивать друзей?»
- Я никого не убиваю! – кричу вслух, забыв на мгновение, что разговариваю сама с собой. – Я не…
«Меня – убила. А теперь убиваешь его».
Я его спасаю! Доктор будет жить!
«Потому что так сказала какая-то тетка в крутом балахоне?»
Она с его планеты! С Галлифрея! Она знает наверняка!
«Она знает… И ты знаешь. Знаешь, что, если сейчас погибнешь, Доктор умрет. Тот Доктор. Твой Доктор. Доктор, которого ты…»
Помолчи.
Как хорошо работает память. Хранит все, совсем все, вплоть до запаха хвои и мандаринов в то, первое, Рождество…
«Ты помнишь – и согласишься, чтобы всего этого просто не было? Или не было – его?»
Так надо, говорю мысленно, и тусклый свет лампы на потолке расплывается у меня перед глазами. Так надо… я хочу, чтобы он жил. Потому что тот, другой… это тоже будет он. И если ради этого нужно умереть – я умру. Потому что этому миру он нужнее, чем я. Потому что…
И в это мгновение приходит пламя.

Говорят, что мертвым…
…огненный шар. Красное, темно-пурпурное, ярко-кровавое…
…не больно.
Меня зовут Роза Тайлер, и это история о том, как я…
…глухо ноет локоть; и когда только успела ушибить…
…умерла?..
Резко открываю глаза – чтобы прямо над собой сквозь тусклый мрак полуобморока увидеть небо.
Низкое, пепельно-серое, предрассветное; гривастые тяжелые тучи и бледные вспышки далеких молний.
Равнодушное.
Слепое.
Холодное.
Небо, каким оно может быть в единственном месте во всех галактиках и во все времена. Небо…
С трудом, преодолевая муть перед глазами и шум в ушах, перекатываюсь на бок, встаю на четвереньки, а потом на колени.
…небо над Dålig Ulv Stranden.


…Небо…
Подняться удается не сразу – ноги ватные и держать отказываются наотрез.
…Море…
К счастью, под руку услужливо подворачивается какая-то каменная глыба; цепляясь за нее, у меня получается, наконец, выпрямиться. Устраиваюсь на камне, пережидая головокружение.
…Песок…
Никакого удивления я не испытываю. Бухта Злого Волка – самые болезненные воспоминания, самые незаживающие потери, альфа и омега… - если задуматься, каким же еще быть моему посмертию? Только таким…
…но что, черт возьми, в моем посмертии делает…?


Четкий силуэт, совсем черный на фоне нестерпимо-светлого, белесого неба. На целую секунду мне кажется, что я его узнала – и, захлебнувшись этим узнаванием, будто ледяным воздухом, я вскакиваю с каменной глыбы, делаю несколько шагов… Чтобы уже в следующее мгновение понять – нет, не он.
Мужчина сидит на плоском камне у самого края прибоя вполоборота ко мне, и жадные брызги раз за разом облизывают его ботинки. Приблизившись, я вижу светлые, выбеленные волосы, рваный черный свитер и такие же рваные, в пятнах копоти, джинсы. Оборванец, нищий, голодранец…
Очень занятой, к тому же.
Он слышит звук моих шагов, я почему-то знаю это наверняка. Слышит – но не оборачивается.
Он пускает «блинчики» по воде.
Тщательно отобрав среди гальки у своих ног самый круглый и плоский камушек, он долго примеривается, сжимая снаряд между указательным и большим пальцами. Потом, почти не замахиваясь, бросает – и камень летит по поверхности необычайно тихой, штилевой воды, летит бесконечно долго – а человек на черном камне уже наклоняется за новым. И детская игра в его исполнении кажется торжественной и необычайно важной.
Будто коронация.
Или похороны.
Я подхожу все ближе, пока не останавливаюсь, наконец, у него за спиной.
От беловолосого несет гарью. Страшно. Будто он только что с черт знает какого пепелища.
Будто бы он сам – пепелище.
…Красное, темно-пурпурное, ярко-кровавое…
- К этому наряду еще полагаются тапочки с кроличьими ушами. Где ты их забыла? – слышу я его неверный, глуховатый, будто сорванный криком голос, и не сразу понимаю, о чем речь. Опускаю взгляд…
…босые следы на промерзшем песке…
Мои собственные следы.
Меня зовут Роза Тайлер, и это история о том, как я…
… стою зимой босая в розовой клетчатой пижаме на этом проклЯтом, на этом прОклятом пляже, который раз за разом отнимал у меня все?
- Злой Волк, - говорит беловолосый глухо и горько, так и не обернувшись. – Злой Волк… испуганная девчонка в пижаме с кроликом на пузе. Богиня, вобравшая в себя временной вихрь. Тебе самой не смешно?
- Кто..? – выдавливаю сквозь силу – холод, которого я почему-то до того не чувствовала, вдруг выпускает когти, потрошит, грызет; меня начинает трясти так, что зуб на зуб не попадает.
Он медленно оборачивается. Я вижу будто выцветшее лицо, желтовато-бледное – старая скомканная бумага – смазанные, нечеткие черты, многодневная щетина, опухшие, покрасневшие веки…
…и неистовые, отчаянные глаза – неожиданно яркие на этом невыразительном лице. Глаза изможденного, смертельно уставшего, а может и больного…
…глаза не человека.
Насаженная на светло-зеленое острие взгляда, я несколько секунд бьюсь на нем тем самым полузадушенным крольчонком в клюве коршуна, пока он, наконец, не отворачивается – выпустив меня, будто неинтересный мешок с тряпьем. Снова склоняется над галькой у своих ног. Деловито выбирает очередной камушек и так же сосредоточенно швыряет его гладью.
Мне становится страшно. Камушек, пропрыгав футов двадцать, булькает на дно, а я все еще смотрю в выбеленный затылок – не помня себя от липкого, обморочного страха…
- Знаешь, - говорит он, не оборачиваясь, и от звука этого голоса мороз, пробегающий по коже, дотягивается аж до самого сердца, и я умираю, умираю в который раз за последние… несколько секунд? четыре года? – Знаешь, меня всегда интересовало, как это бывает у вас, таких милостивых и добросердечных – как вам решать за других. Кому жить, а кому умереть. Чья жизнь стоит того, чтобы ее защищать, а кем можно пожертвовать ради всеобщего блага. Вы так любите болтать про равенство, спасение и счастье для всех… а потом уничтожаете родные планеты и убиваете любимых. Что вы при этом чувствуете, а?
«…а как оно – убивать друзей?..»
Дззззинь! – где-то глубоко во мне лопается, наконец, туго натянутая струна.
- Я его спасла, - говорю неизвестно кому – или беловолосому, или Донне, или самой себе, и голос мой, сначала даже мне едва слышный, с каждым словом обретает силу. – Я его спасла… он должен был умереть… в одиночестве, ненавидя себя. Теперь он не умрет! И все то прекрасное, что не случилось со мной… случится с кем-нибудь еще. Потому что Доктор будет жить. Пусть другой… не такой, какого я… какого я люблю… но будет жить. А это самое главное, потому что…
Запинаюсь.
Беловолосый смеется, и я никогда не слышала…

…ничего страшнее, чем этот смех.
Одним молниеносным, неуловимым движением он оказывается на ногах – я успеваю еще заметить, что мы почти одного роста – горячие, будто раскаленные угли, пальцы сжимают мои виски, впиваясь в них безжалостно– и совсем рядом оказывается оскаленное, яростное, неистовое лицо.
- Безмозглая курица!!! – шипит он бешено. – Идиотка… что ты натворила?!
Я дергаюсь, безрезультатно пытаясь вырваться из этой мертвой хватки – да что же это такое, что ему, черт возьми, от меня на… - но уже в следующее мгновение обмякаю в его руках тряпичной куклой, потому что –
- вижу.

[Колокольчик фарфоровый]

…Дымно-красное – сквозная рана в пространстве…
…Черная пропасть над обугленными руинами того…
СМЕРч.
…что недавно звалось – миром.
СМЕРть.
Ткань бытия расползается по живому уродливыми дырами. Рассыпаются, рвутся цепочки планет и созвездий, и водоворот бурлит – захлебываясь, жадно поглощая гаснущие - навсегда - звезды, галактики и вселенные, миллиарды жизней – бездонная пропасть, в эпицентре которой…
…неподвижная женская фигура в багровых одеждах.
Золотой шар наэлектризованных волос, губы – натянутым луком, глаза – две сумасшедшие звезды. Воплощенный хаос, апофеоз разрушения, Сила и Право воочию…
…провал в ничто.
Стонет натянутый на деку барабан неба – его ритм непобедим. Всасывает в себя все другие, поглощая, замещая собой.
Раз-два-
Подчиниться.
-…три…
Меня хватают за шкирку, выдергивая наружу из…
…Четыре.

…Кружится голова; не удержавшись на ногах, падаю на колени…
…барабанная дробь в ушах.
Прямо перед глазами – песок. Тускло-голубая корочка изморози, щербатый край ракушки…
Лежать и ни о чем не думать.
Ни. О. Чем.
Стиснув зубы, выпрямляюсь.
- Что… - выдыхаю обессилено. – Что это?
- То, что ты выпустила в мир, - целую секунду мне кажется, что меня сейчас ударят. – Валеярд.
Я вспоминаю светло-серые глаза, запястье с золотым браслетом, «Ты можешь все изменить» - и дымный смерч, исчезающий в растерзанном небе.
- Кто она? – светлые брови почему-то удивленно ползут вверх, но я уже устала от этих чертовых загадок. – Кто она такая?! – инопланетянка, богиня, демоница – я готова ко всему, но не к тому…
Мечутся в небе испуганные чайки.
…что он снова зайдется смехом.
- Вот так-так!.. – он смеется, и смех загнанным зверем мечется между каменными глыбами, отражаясь от них, разлетаясь вдребезги, режет душу стеклянными осколками. – Вот так-так… А как же вся та ерунда, которую вы вечно несете?! «Голос сердца», «никогда не забуду»… Быстро же закончилось твое «никогда»!!! Вот вы все, людишки… ничего не можете без сети «Архангел» и пятнадцати спутников!
Это похоже на лихорадочный бред, на галлюцинации сумасшедшего… или он и есть сумасшедший, этот любитель игры в камушки? – я смотрю на бледное, неистовое, искаженное издевательски-сочувственной гримасой лицо – он кричит еще что-то, въедливое, уничижительное, злое, что-то про парадоксы и кретинских блондинок, которые всегда лезут куда не просят, про какие-то вероятности и временную капсулу… - я уже и не пытаюсь понять эту безудержную истерику…
Запнувшись на полуслове, беловолосый дает себе пощечину. Наотмашь.
Несколько секунд мы смотрим друг на друга. Молча. Я вижу, как тяжело вздымается грудь под черной тканью свитера.
- Ты что, действительно не узнала? – спрашивает он, наконец, и неизвестно, чего больше в этом голосе – злорадства, триумфа, недоверия или пронзительного разочарования.
Я молчу. И тогда он, так же не сводя с меня глаз, одними губами говорит одно лишь слово, одно коротенькое слово – и это слово сшибает меня с ног.
Он говорит «Доктор».

Хочешь увидеть, каким он станет?
«У меня может стать две головы… или вообще ни одной. Это очень странный процесс, никогда не знаешь, чем все закончится».
Сколько уже раз он умирал из-за тебя?
«Прежде, чем я умру, я хочу тебе сказать. Роза Тайлер, ты просто чудесна! И… знаешь что? Я тоже чудесный!»
Ты можешь все! Можешь переписать мир…
«Мне плевать на мир! Я хочу, чтобы жил…
ОН?

Когда-то, чтобы убедить меня, что странноватый парень с птичьими повадками действительно – Доктор, понадобился корабль сикораксов, поединок на мечах и сацума в кармане халата.
…На этот раз я верю в то же мгновение.
Не знаю, почему.
Может потому, что с такими глазами, какими смотрит на меня этот крашеный истерик, – не врут.
Или потому, что где-то в глубине души я всегда знала, что Доктор может стать – этим.
Безграничной, неконтролируемой силой, одного дыхания которой достаточно, чтобы мир прекратил существовать.
…Он был слишком похож на человека, этот черт-знает-сколько-летний хозяин синей телефонной будки. Поэтому так легко, так заманчиво-легко было забыть о том, что человеком он – не был. И я забыла… позволила себе забыть.
Я позволила себе просто – быть рядом.
Просто – любить.
- …Почему? – слышу отстраненно-ровный голос и с удивлением понимаю, что он мой собственный. – Почему он… такой?
- Что, не нравится? – уничижительно скалится тот, что стоит напротив меня. – А как по мне – так даже ничего вышло. По крайней мере, больше похоже на Повелителя времени, чем… - не договорив, он хватает очередной камушек и швыряет его в воду, два коротких прыжка, и тот уходит на дно. – А о чем, интересно, ты думала, когда создавала парадокс?! – снова срывается на крик, и этому крику удается, наконец, прорваться сквозь мое будто парализованное сознание. Сама себе не веря, я понимаю вдруг…
Ему не все равно.
Несмотря на ехидство и насмешки, и «безмозглую курицу», и все это неуклюжее хамство –
…ему не все равно.
Ему так же горько и страшно, как и мне, он растерян и зол, но…
ему-не-все-равно.
- Она сказала, что так я его спасу, - говорю медленно, все еще пытаясь принять это невероятное осознание.
- «Сказала»!!! А своей головы нет? – огрызается он.
- Но я не знала… подумала, если она с Галлифрея…
- Я тоже. И что теперь?..
Нереальность этого разговора налетом бреда оседает на губах. Смотрим друг на друга. Я первой отвожу взгляд.
- Если мир уничтожен… каким образом мы можем быть в Норвегии?
- Это тебя надо спросить, - фыркает он. – Такой идиотской вероятностной лакуны мне еще видеть не приходилось. Что, ничего более теплого выдумать не могла? – я молчу, и он страдальчески закатывает глаза. – А, ну конечно, ты же блондинка… Это, - короткий порывистый жест, будто желает охватить все окружающее, - не Норвегия. Это не Земля. И вообще, этого на самом деле нет.
Открываю было рот…
- Побочный эффект переписанной реальности. Свалка, в которую вселенная в таких случаях сбрасывает весь мусор из своего предыдущего варианта… - он триумфально косится на меня, но вестись на эту неприкрытую провокацию я не собираюсь. Впрочем, через мгновение до него доходит, что он сам на той же «свалке», значит, попадает под собственное определение. Самодовольства как не бывало, и он продолжает дальше сухо и академично – тон этот скорее идет студенту-отличнику, а не безумному паяцу. – Все, что ты видишь вокруг – иллюзия. На самом деле тут нет ничего – ни океана, ни земли, ни неба. Это место вне пространства и вне времени. А внешней моделью при сотворении вероятностной лакуны обычно становится пространственно-временная локация из воспоминаний того, кто создал парадокс. Чем тебе так пришлась по душе Норвегия?
- Он что… должен был стать… таким? – спрашиваю, смотря на следы собственных ног на песке-которого-нет.
- Это была одна из двух вероятностей, - отзывается он неловко. – Та, в которой ты не навязалась ему на голову и не превратила его… - беловолосый отворачивается, - в пафосного недоумка. Ваша встреча была точкой вероятностной развилки. Из-за нее все могло пойти по-другому.
Про развилку я уже слышала. Меня интересует…
- «Могло»? – переспрашиваю ему в спину. – Почему «могло»? Оно уже пошло по-другому! Я же была рядом, я путешествовала с ним…
Он вскидывает голову – с устрашающей, почти нечеловеческой стремительностью… впрочем, почему же «почти»?
- Ты совсем идиотка или прикидываешься? – рявкает разъяренно, и я отшатываюсь – мне кажется, что на какое-то мгновение бледное изможденное лицо исчезает, превращаясь в оскаленный мертвый череп. – Одна из двух вероятностей – а вторую ты уничтожила собственными руками! Ты сдохла сразу же после вашего знакомства! Это парадокс! Парадокс, кретинка! Единственная альтернатива уничтожена… вероятность стала реальностью! Новый Галлифрей, небесный Галлифрей… Величайшая империя вселенной возродилась!
Голос его вибрирует чем-то, чертовски похожим на экстаз и истерику одновременно, звенит туго– слишком туго! – натянутой струной, готовой вот-вот разорваться.
«Он уже не будет последним! Он всех спасет, понимаешь?..»
- Вот это и есть ваша… величайшая империя? – каждое слово острыми осколками режет мне горло, перед глазами снова встает черный вихрь, пожирающий время и пространство. – Вот это – ваш идеальный мир? Мир, где все будут жить?!..
- Стоп, а почему это «наш»?! – вызывающе заламывает он бровь. – Я тут при чем? Это идеальный мир твоего Доктора, мне чужих заслуг не надо!.. – он запинается на мгновение, а потом усмехается широко и зло. – Слуууушай… Это же выходит… - замирает, захваченный какой-то неожиданной мыслью. – Тобой просто воспользовались, да? Воспользовались, чтобы убрать лишнюю вероятностную ветку – тебя саму! Вот так-так! Достойный финал истории про вечную любовь!!
Молчу. Судорожно содрогаясь, рвутся тонкие мембраны секунд-которых-нет. Над океаном-которого-нет голосят растревоженные чайки.
Или их тоже – нет?
- Тобой воспользовались! – кричит он, и голос его звучит эхом другого голоса, голоса чудовища из прошлого такого давнего, что непонятно, было ли оно вообще…
«Ты берешь с собой обычных людей, Доктор, и превращаешь их в оружие…»
- Тобой ВОСПОЛЬЗОВАЛИСЬ!
«Я создал далеков… а ты создал это…»
- Он тебя предал!
«Сколькие еще должны пожертвовать своими жизнями – ради тебя?»
- Нет, - говорю одними губами. – Не ОН меня. Я – его.

«…если ты сейчас погибнешь, Доктор умрет»
…А разве смерть – самое страшное?...
«Тот Доктор. Твой Доктор…»
Но кто сказал, что «любить» - означает «присвоить»?
Меня зовут Роза Тайлер, и это история о том, как я…
…собственноручно превратила чудо – в чудовище?..
Почему-то ужасно пекут глаза. Так, будто в них швырнули пригоршню седого, покрытого патиной изморози…
…песок-сквозь-пальцы…
Тот выбор, который я сделала, когда закрыла за собой двери на четвертый этаж в «Генрикс»…
Он был единственно-возможным.
И неправильным.
Потому что ради любви не умирают.
Ради нее – живут.
И это простое осознание заставляет меня пошатнуться.

[Колокольчик фарфоровый]

…огненный шар. Красное...
Холод стены между лопатками. Глухо ноет подвернутая нога. Коридор долгий, как одиночество. И ты… где-то там, наверху. Сейчас убьешь меня, так про это и не узнав. Соленое на губах… слезы? Зачем они, ведь я тебя – спасла…
Спасла?
Как может спасти – смерть?
…темно-пурпурное…
Умереть за другого и этим вернуть…
..кого?..
Того, чьи пальцы сжимали мою ладонь в то первое Рождество, когда мы всматривались в небо, что исходило не-снегом?
Того, из-за расставания с которым я разбила в кровь ладони, билась в рыданиях у той самой стены, а потом тряслась от холода на заднем сидении джипа Джека?
Того, которому я так и не успела сказать, что люблю?..
…А мертвый юноша со старческими глазами в одиночестве лежит на полу мертвой Тардис. И никого рядом.
…ярко-кровавое…
Ничего так выбор, Доктор. Твоя гибель против гибели мира…
Ты же всегда знал, что я выберу, правда?
Ты же знаешь, что я выберу… сейчас?
«Сколько ты будешь со мной?»
«Всегда».
ПОДОЖДИ!


Море.
Небо.
Песок.
Настороженно-недоверчивое лицо человека, в глазах которого…
- Ты уже ничего не изменишь! – кричит он, и я едва слышу его сквозь гул крови в висках. – Ты ничего не изменишь, девчонка, безмозглая обезьяна, дура! Ты мертва!
Улыбаюсь; усмешка раскалывает лицо, будто далекая молния – небо.
Мир без тебя – пустыня.
Да, я мертва. Мертва, ведь какой же мне еще быть, если я своими руками…
А ты без мира?
Ох, как же надоели эти патетичные фразы.
Я хотела, чтобы ты жил.
Жил, а не стал чудовищем.
- Ты ничего не…
Изменю.
Перепишу все заново, верну как было – потому что он не может стать – этим.
Пульсируют виски. Пульсирует мир вокруг… маленький мир, в котором только и есть что чертов пляж, который стал для меня воплощением…
Разве он имеет право быть, этот мир, с самого своего появления отравленный – потерей?
я – Злой Волк, и это мое послание себе
Нет, нет, ты не изменишь, ты не способна, тебе не по силам…
А разве тогда – могла?
я вижу солнце и луну, ночь и день, от начала и до конца времен. Вижу и
Оборачивается над головой круг неба, молнии кромсают его, все чаще, все ближе, уже прямо у меня над головой, и кружево их – будто кружево вен на запястьях, будто узор на внутренней стороне закрытых век…
изменяю
Какая-то часть меня, та, что способна еще воспринимать окружающее, видит, как невероятно расширяются зрачки человека, чьи выбеленные до серебра волосы стоят дыбом.
Я не знаю, кто ты… почему так любишь его и так ненавидишь, но – прости.
Прости.
Мир сворачивается в точку.
Временной вихрь дышит мне в лицо, выдавливает из себя, выталкивает будто поршнем – неудобную, доставляющую хлопоты песчинку, попавшую в идеальный часовой механизм, нахальную чужачку, которая вторглась на территорию, куда ей хода нет…
Больно.
Как же больно, в разы хуже, чем тогда, с сердцем ТАРДИС. Тогда я была гостьей, хоть и незваной, сейчас же… сейчас я самостоятельно прорываюсь сквозь паутину времен и вселенных, сдирая кожу – против течения, разрывая ткань бытия…
Доктор!
Собственный крик эхом отдается во мне, будто в пустом огромном зале. Я и есть зал, пустота, которая мечтает наполниться, жаждущий кувшин…
…вслепую, наощупь, руководствуясь одним – желанием вернуться…
…вернуть.
Боль – беспощадная, беспрестанная…
Еще немного, еще совсем немного…
…лицом в снег.


Холод. Это первое, что я чувствую. Но этот холод ничего общего не имеет ни с ледяным ужасом мертвой ТАРДИС, ни с неживым ознобом бухты Злого Волка. Просто зимний холод.
Потом возвращается боль – но это обычная боль в сбитых локтях и коленках. Настолько обычная, что, не придя в себя толком, еще не открыв глаз, я начинаю тихонько плакать – так мне себя жаль.
Время останавливается. Боль потихоньку ослабевает, оставляя после себя вязкую апатию и бездумность. Я лежу ничком, что есть силы вжимаясь лицом в прохладное и невесомое, не понимая и не желая понимать, где я, кто я и зачем – и это хорошо, как же это хорошо; нет ничего, ни настоящего, ни прошлого, ни будущего – только эта густая, непроглядная пелена беспамятства и тишины…
Тишины?..
Silent night, holy night…
Не звук – тень звука, едва слышный отголосок. Но почему тогда у меня перехватывает дыхание?
All is calm, all is bright…
Замираю, вслушиваясь. Послышалось, нет?.. Конечно, послышалось…
Round you Virgin Mother and Child,
Holy Infant so tender and mild
Sleep in heavenly peace…
Рывком перекатываюсь на спину.
Небо. Обычное густо-черное небо с далекими белыми и желтыми искрами.
Silent night, holy night…

Жизнь возвращается болезненно и неудержимо; я хватаю непослушными губами колкий морозный воздух вперемешку с одинокими снежинками, захлебываюсь, кашляю, кашляю, кашляю, мир вращается сумасшедшей юлой; уже поднявшись, я снова падаю на четвереньки, и снег летит в лицо пригоршнями далеких острых звезд.
Потом совсем рядом обнаруживается какая-то стена, цепляясь за которую, наконец, удается подняться на ноги и даже удержать равновесие. Окружающее вновь входит в фокус, и я уже вижу даже, что стена не «какая-то», а кирпичная, рыже-коричневая; и прямо перед глазами у меня маячит нижний край таблички. Машинально, не думая ни о чем, поднимаю взгляд.
Ball Games.
Bucknall House
53, Powell Estate.
В следующее мгновение, уже поняв, но не успев осознать, где именно нахожусь, я слышу звук, такой же невозможный, как и эта стена, и табличка, и все события этой ночи.
Я слышу звук ТАРДИС.

…Совсем близко, за углом.
Когда я подбегаю, корабль как раз заканчивает материализоваться.
Уже взявшись за ручку двери, останавливаюсь; не страх, нет, не страх –нечеткая внезапная тревога: регенерация, дважды измененный мир… я же вернула все как было… Или нет? Почему меня забросило в эту реальность, да еще и во двор бывшего дома, да еще и в неизвестно какой год? И… кого я сейчас увижу? что, если навстречу мне обернется уже тот самый, некрасивый и ломкий, похожий на странную больную марионетку парень с глазами старика? –
…Silent night, holy night…
- вместо теплого дерева под пальцами вдруг возникает тоскливое ощущение ледяной изморози; стиснув зубы, я толкаю дверь.
Она не поддается.
Не сразу поняв это, я на автомате толкаю еще раз, сильнее, а потом еще раз, и еще, а через мгновение уже бью, кулаками что есть сил почти в панике, сдирая кожу с костяшек–
Shepherds quake at the sight…
- и двери открываются, наконец – точнее, их открывают изнутри -
Glories stream from heaven afar…
- прямо перед собой я вижу такие родные карие глаза и, потеряв равновесие, падаю прямо на него -
Heavenly hosts sing Alleluia…
- сквозь него -
Christ, the Saviour is born…
на пол ТАРДИС.

…Christ, the Saviour is born…


Будто и не замечая этого – будто не замечая меня – Доктор выходит, даже не оглянувшись.
Silent night, holy night…
В первое мгновение я вообще не понимаю, что произошло. Вскакиваю, зашипев от боли в сбитых ладонях и коленках, которым и так сегодня досталось как никогда, бросаюсь к дверям, вслед за…
Непонятный звук, тихое щелканье, заставляет замереть.
Недоуменно смотрю на собственное запястье, на котором пульсирует какая-то странная золотая штука. Не моя. У меня точно такой никогда не было. Или..?
…пространственно-временной манипулятор. Надеваешь и нажимаешь вот сюда…
Присматриваюсь.
Узор на золоте мигает сияющими искорками, оказавшись датой.
1 января 2005 года.
Выше еще одна строчка, более мелкая, но ее читать мне сейчас не хватает ни терпения, ни сил.
1 января…
Стоп.
Что он делает в моем дворе за три с лишним месяца до нашего знакомства?
Вот сейчас и выясним…

Зря я боялась – он еще не успел отойти далеко. Едва оказавшись на улице, я сразу его вижу.
Он стоит посреди двора, абсолютно недвижимо, подняв голову к небу – темным силуэтом, вокруг которого танцуют подсвеченные разноцветными фонариками уличных гирлянд искорки снежинок. Это настолько непривычно видеть его, такого неугомонного и безудержного – неподвижным, что мне почему-то становится страшно. Так страшно, как не было даже на четвертом этаже универмага «Генрикс».
Я же вернула все, как было…
…а КАК – было?
Оскальзываясь, бегу к нему –
Silent night, holy night…
- так, как бежала десятки, сотни раз до того, вся моя жизнь, кажется – это какой-то бесконечный, какой-то странный бег в поисках синей телефонной будки и ее хозяина – потому что без него и самой жизни не будет –
Son of God, love's pure light…
- бегу, чтобы в шаге от знакомой фигуры в плаще остановиться, будто с разгону налетев на невидимую стену.
Потому что я позволяю себе, наконец, понять то, что должна была понять еще тогда, в ТАРДИС.
Он меня не видит.
А вот я – я наконец-то четко вижу его лицо.

Radiant beams from Thy holy face
With the dawn of redeeming grace
Jesus, Lord, at Thy birth
Jesus, Lord, at Thy birth...

[Колокольчик фарфоровый]

Уже после всего, когда я буду рассказывать ему о событиях этой ночи, именно на этом моменте я запнусь. Не потому, что буду пытаться вспомнить как можно точнее. Наоборот – именно потому, что буду помнить слишком хорошо. И вряд ли вообще когда-либо смогу забыть.

Тогда, в первый раз, я просто не поняла, что происходит. Мне казалась абсурдной сама мысль о том, что он может умереть. А он больше всего не хотел меня пугать и потому улыбался и шутил, пока посреди ТАРДИС не вспыхнуло золотистое свечение.
Потом была вспоротая безжалостным лучом выстрела темнота опустевшей улицы, и мои дрожащие руки, и крики Донны, и слезы на глазах Джека. Тогда все произошло так быстро, что я даже не успела испугаться толком, и счастье воссоединения было таким всеобъемлющим, что все остальное отошло на второй план.
А теперь…
Нет, я знала, что увижу.
Я просто не знала, что это будет… так.
Я не знала, что вообще бывает так – что бывает, чтобы знакомые черты будто осыпались мелким острым крошевом, оставляя вместо что-то прозрачно-стеклянное, ломкое, будто обугленный пергамент, который догорает в страшном, всепожирающем, невидимом и неслышном пламени.
Это настолько невыразимо, невыносимо страшно, что мне даже кричать сил не хватает – медленно, не понимая толком, что именно делаю, я протягиваю руку к этому незнакомому, искаженному страданием лицу – неосознанным отражением того, давнего жеста на пляже Злого Волка…
…я сжигаю солнце, чтобы попрощаться…
- …как вдруг он сгибается – переламывается – пополам, будто в судороге невыносимой боли.
Забыв обо всем, я бросаюсь к нему – поддержать, подхватить…
- вслепую взмывает вверх беспомощная рука в поисках опоры –
…но, как и только что в ТАРДИС, мои пальцы проходят – сквозь, не встречая никакой преграды, будто в тумане или в воде.
Не удержавшись на ногах, Доктор с приглушенным стоном валится на колени. Испуганные снежинки неистово мечутся вокруг, забивая дыхание, настырные, неугомонные… - я беспомощно суечусь вместе с ними, плачу, кричу, зову его, бьющегося на земле в агонии посреди пустого двора, под окнами, за которыми празднуют, встречая Новый год, эти ничтожные, убогие людишки, ради которых он снова и снова рисковал собой, которых снова и снова спасал – хоть бы кто-то, Господи, хоть бы одна живая душа, да что же это такое, да за что же, Господи!..
Silent night, holy night…
Потом приступ проходит; еще какое-то время он неподвижно лежит навзничь, обессилено хватая ртом воздух; я отстраненно сижу рядом, скорчившись в жалкий заплаканный комок, смотрю на снег, тонким слоем укрывающий мои босые ноги, и чувствую, что схожу с ума.
Что ж… теперь понятно. Понятно, почему ты-следующий не проживешь и года. После такого. Еще бы. Психопыльце с лугов Красс-как-его-там было, чем поживиться.
Значит, вот он какой… конец нашей сказки.
Я сама выбрала его. Сама. Роза Тайлер, защитница вселенной. Будь она проклята, эта вселенная. Будь она проклята, если ради ее существования нужно такое… такая твоя смерть. Я… Чтобы ты жил. Пусть без меня. Жил, но не стал чудовищем. Просто жил. Неужели я так много…
Неужели все, что было – ради этого?..
Минуты дробятся осколками секунд, которые изморозью оседают на ресницах. Мерцают огоньки уличных гирлянд.
Наконец Доктор начинает подниматься – через силу, очень-очень медленно, экономя движения, то и дело вздрагивая в предчувствии нового спазма. Видеть это невыносимо, но я все равно смотрю – не мигая, не отводя глаз, чтобы хоть так разделить боль…
…которую невозможно разделить.
Медленно, спотыкаясь чуть ли не на каждом шагу, Доктор идет. Так и стоя на коленях, будто превратившись в мраморное надгробие, я смотрю, как он, едва переставляя ноги, добирается до трансформаторной будки напротив моего бывшего подъезда и обессилено прислоняется к стене. Лицо его тонет в полумраке; я вижу только силуэт, темную фигуру на фоне граффити… темную фигуру в плаще…
Не воспоминание, нет, тень воспоминания, тень тени воспоминания, неуловимый намек на что-то, уже виденное…
…уже виденное…
- Я опаздываю, я совсем опаздываю, все пропустила! Уже двенадцать, Микки просто взбесится! А виновата во всем ты!
Высокий, звонкий, почему-то очень знакомый голос и звук шагов за спиной. Я скорее чувствую, чем вижу, как Доктор вздрагивает и рывком отступает еще глубже в тень.
- Ну при чем тут я, когда это Джимбо?! Он же обещал подбросить нас, а потом заявил, что у него ось сломалась. Что я могла сделать?..
Господи, да это же…
Медленно, будто во сне, оглядываюсь.
Чтобы увидеть маму.
И себя саму.

И тогда все наконец-то становится на свои места.

«Это пространственно-временной манипулятор. Почти ТАРДИС… в миниатюре. Координаты задаешь ты сама, вернее, он их просто вытягивает из твоей памяти»…
А если память – дырявая?..
«…Ты хорошо помнишь вашу первую встречу..?»
Да.
Теперь – да.
Не подсобка «Генрикс» с манекенами.
Никакая ни чертова подсобка.
Подношу к самым глазам левую руку, задрав рукав пижамной куртки.
Текст на золотом фоне почти не рассмотреть, и без того мелкие буквы стремительно выцветают.
Щурюсь, всматриваясь.
Промежуточный пункт назначения: 5 марта 2005 года.
Сбой программы. Несоответствие координат.
Коррекция координат.
Финальный пункт назначения: 1 января 2005 года.
Перемещение выполнено.
…Тень тени воспоминания…
Но даже ее оказалось достаточно, чтобы эта странная штука – пусть и после сбоя программы, пусть и в виде бестелесного призрака– вытащила меня сюда.
В момент нашей действительно первой встречи.
Для меня – первой.
А для него?..
«…именно от тебя зависит, станет ли ваша первая встреча также и последней…»
Я смотрю на нее – на себя – на девятнадцатилетнюю Розу Тайлер.
На Розу Тайлер, которая еще не видела гибели Земли и не держала на руках умирающего отца, не смотрела в Сердце ТАРДИС и не стала Злым Волком.
На Розу Тайлер, в жизни которой не было Торчвудовской стены и Dålig Ulv Stranden.
На Розу Тайлер, которая еще не моталась по вселенным с межреальностным транспортером через плечо и не знает, что такое – терять.
На Розу Тайлер, которая сейчас улыбнется легкомысленно – и вприпрыжку помчится домой, где уже накрыт новогодний стол и заждался старый добрый Микки.
…На Розу Тайлер, к которой пришел попрощаться тот, кого она еще даже не успела встретить…
И тогда сознание мое, до краев переполненное отчаянием и невыносимой нежностью, болезненно и безвозвратно раскалывается.


Она улыбается приветливо и чуть настороженно; она и сама не знает, зачем остановилась и теперь разговаривает с этим подвыпившим чудаком. У нее ужасно замерзли руки и она рассеянно думает, что надо было таки не зажиматься и купить те кожаные перчатки на распродаже на прошлой неделе. Можно, конечно, заглянуть в магазинчик после праздников… но стоит ли?.. – цена будет чуть ли не вдвое выше…
Лицо человека, который стоит возле трансформаторной будки – тусклое светлое пятно на фоне кирпича и граффити, черты не рассмотреть, и это почему-то беспокоит ее. Она не боится, нет, странное дело, она совсем не боится – но вдруг неизвестно почему ей кажется, что она – сжатый кулак, который раз за разом мучают тупой иглой.

- А какой сейчас год?
Она – я – рывком оборачивается, вся – удивление и улыбка, и смех ее эхом разносится по пустому двору.
- Вот это да… Сколько же вы выпили?.. – он фыркает что-то невыразительное, и сердце мое заходится от жалости и нежности. – 2005 год, 1 января.
- 2005… - он замолкает на мгновение, и я знаю, о чем он думает сейчас, что вспоминает. – Знаешь, что?.. – слышу снова нестерпимо, до слез родной, чуть хриплый и подрагивающий голос. – Клянусь, у тебя будет замечательный год!
Я – она – снова смеется; солнечная девочка в розовом, воплощение надежды и веры в лучшее; всех печалей – случайная ссора с Микки, всех утрат – потерянная сережка. Она и знать не знает, что ни один, ни один в мире «замечательный год» не стоит ее «Уви…»

- …димся!
Легкая тень сомнения – может, еще раз спросить, все ли в порядке? какой-то он странный, этот полуночный пророк… - но она вспоминает про нагоняй, который получит от Микки, про теплый плед и горячий чай… и, поспешно усмехнувшись напоследок, вприпрыжку мчится к дверям подъезда.
В конце концов, ничего особенного в этом парне нет, подумаешь, сама себе пожимает она плечами; перестарался немного с выпивкой… или, может, поссорился с девушкой, вот и шляется теперь один-одинешенек по холоду… что же теперь, она должна в новогоднюю ночь на каждого встречного тратить…

[Колокольчик фарфоровый]

…время. Песок сквозь пальцы…
Белая стена. Пятна крови из разбитых ладоней… Не то.
Две баночки с бледно-голубыми этикетками, по двадцать таблеток в каждой… Не то.
Вспышка выстрела в темноте – бледным оскалом молнии…
Не то.
Песок. Так много песка. Гигантские песочные часы, два сосуда, соединенные узкой горловиной…
…и я – в центре.
А там, за стеклянной преградой…
Вприпрыжку – домой, к Микки – прочь от…
Все правильно. Так и надо. Уйти сейчас, не оглядываясь… чтобы через три месяца… Самое прекрасное чудо. Вся вселенная – и теплые пальцы, сжимающие руку. Ты чудесная, Роза Тайлер. И знаешь что? Я тоже чудесный. Так и…
Не то, не то, не то!!!
Не одно чудо и ни одна вселенная…
Но все сказки рано или поздно заканчиваются. Это естественно. Так было всегда.
А горловина у песочных часов не такая уж узкая, оказывается. Тоненькая ниточка песка крепнет, набирается сил, превращаясь в веселый ручеек, в быстрый поток, в непрекращающуюся, безжалостную лавину, песок засыпает меня, я в нем по щиколотки, по колени, по пояс; песок везде – забивается в волосы, щиплет глаза, царапает горло…
Это – время. Это – его законы.
Кто я перед ним?
Так и должно…
…Не в этот раз.
Из-за непроницаемого стекла, из-за четырех лет и миллионов галактик тому вперед…
Из потерь, и поисков, и находок, и сцепленных пальцев, и нежности, щемящей до слез…
- в беззаботную спину девочки в розовом…
…в собственную спину…
Так.
…не уходи, не уходи, не оставляй его, вернись…
Не должно.
…ведь там, на снегу под твоими окнами, умирает тот, кого ты…
Быть.
…по собственной глупости потеряла его уже дважды, а в третий раз потеряешь навсегда…
Я не отдам его!
Это мой голос?.. нет, это вой волчицы…
Злой… Волк…
…рвущейся на флажки…

…из блестящей фольги и разноцветные гирлянды в оконных проемах – подъезд украшают каждый год на Рождество и убирают украшения только на десятый день нового года, так было всегда, сколько она себя помнит. У них над дверью тоже висит омела, значит, Микки непременно этим воспользуется…
Лифт почему-то не работает, и она мчится к лестнице, на ходу дуя на окоченевшие пальцы. Нет, маму точно-таки надо убедить послать на фиг этого недоумка Джимбо – вот как, интересно, она сейчас должна объяснять Микки, почему ему пришлось одному встречать Новый год, хотя был уговор, что она вернется в одиннадцать?.. Еще и этот чудак ко всему прочему…
Эта мысль неизвестно почему заставляет ее прикусить губу. Глупость какая, ну ей-богу, глупость… откуда это чувство? Надоедливое, настырное, тоскливое… будто та самая тупая игла с каждым шагом непонятным образом становится все острее, все настойчивее, и колет, колет, ко…
Она хмурится, раздражаясь на саму себя и, остановившись у окна на лестничной площадке, прижимается к стеклу лицом, пытаясь рассмотреть хоть что-то в густом сумраке двора. Ну хорошо, хорошо… если он до сих пор торчит там, под стеной, она позовет Микки и они позвонят в «скорую»… может, ему действительно плохо, тому парню…
Она щурится, всматриваясь в скопления и пересечения теней там, внизу… оказывается, ночью не так уж много и рассмотришь с третьего этажа в тусклом свете уличных фонарей. Вон там, , возле трансформаторной будки… это же он? А впрочем… нет, показалось. Ни единой живой души.
Ну вот и хорошо.
Облегченно улыбнувшись, она мчится наверх, перепрыгивая через ступеньку. В конце концов, ее уже давно ждет Микки. Он…

…снова падает – тяжело валится на четвереньки с придушенным вскриком, и огоньки уличных гирлянд сливаются в один стремительный мерцающий круговорот, в сияющий равнодушный вихрь, и я не знаю уже, то ли это новогодние фонарики, то ли сумасшедшие звезды, срывающиеся со своих орбит…
(так что, куда полетим сначала? туда? или туда?)
…и я не могу, не могу, совсем ничем не могу помочь, черт возьми, я не могу… все, на что я способна – стоять и смотреть в это – незнакомое и страшное – лицо, мученическую белую-белую маску с темными провалами глаз… просто стоять и смотреть…
(искры снежинок на по-девчоночьи длинных ресницах. растрепанная каштановая прядь вопросительным знаком ложится на лоб. старательно небрежный взгляд искоса. протянутая рука)
Ничего-нельзя…
Темный силуэт в окне подъезда.
Добрая девочка. Добрая милая девочка… готовая вызвать «скорую» незнакомцу, перебравшему в праздничную ночь. Кто же вправе требовать большего?..
Колокол? Далекий скорбный удар… И еще один, и еще… Колокол ТАРДИС, сигнал о том, что корабль и его хозяин в опасности.
Какой смысл убиваться? Это уже было. Это случилось. Она… я не могла знать. Не могла! Не…
Ты должна была.
Голос. Слишком знакомый. Роза Тайлер – с сияющими живым золотом глазами и дорожками высохших слез на щеках, Роза Тайлер – Злой Волк, Роза Тайлер, которой было открыто все, что случилось, случится и могло бы случиться…
Ты ДОЛЖНА БЫЛА.
Вернись, пожалуйста, вернись!..
Не крик – разве можно кричать без голоса?
Не крик, просто…
Все, чем я есть. Все, чем я теперь никогда не стану.
Все, что я знаю о нем, все, что помню о нем, все, что я о нем чувствую.
Все, что живет во мне, моя надежда на чудо, мое право на сказку…
Вернись!!!
Доктор идет. Пошатываясь, с трудом переставляя ноги… - в ТАРДИС, к регенерации, к новому «я», к чудаковатому ломкому парню с выцветшими глазами…
…Почему он путешествовал один? Его спутники, его друзья… где они все были? Почему оставили его – умирать в одиночестве в том вымерзшем аду?
Доктор идет.
Колокол бьет – ничего нельзя изменить.
У него самый величественный, самый безнадежный в мире голос. Голос потери. И мой собственный – без голоса – крик обреченно слабеет в осознании поражения.
Закрываются за Доктором двери ТАРДИС. Медленно, по волосинке…
- Что, силенок не хватает? Вот всегда вы так... земные девочки...
У него светлые, выбеленные до серебра волосы и неистовые, больные глаза. Рваный черный свитер, от которого почему-то несет гарью, такие же рваные, в пятнах копоти, джинсы. И неуловимая, переменчивая, абсолютно сумасшедшая улыбка.
- Вот тебе и раз... Розочка... - голос такой же неверный, глуховатый, будто сорванный криком. - Вот ведь... и почему нам с ним так не везет... с блондинками?..
Горячие, невероятно горячие пальцы сжимают мою ладонь.
- Ну что, попробуем вместе?
Удар.
Сила, его и моя, безымянная и безграничная, рвется из меня, как кровь из носа. Не свет, больше, чем свет, больше, чем что угодно в этом мире и всех остальных, потому что нет ничего, большего, чем...

...сцепленные пальцы...
...ярко-красная трава под босыми ногами...
...нежность, от которой сводит губы...
...две головы, склоненные над одной книгой...
...золотистые искры смеха в карих глазах...
..."Прочь с дороги!"

ВЕРНИСЬ!

Ключ уже в замке; там, за дверью, Микки… и накрыт новогодний стол. Стоит ли заставлять его ждать? Уж конечно, не ради какого-то непонятного парня, который перебрал в новогоднюю ночь…
Скрипнули, открываясь, двери…
Перед глазами у нее потемнело.
Ей показалось… нет, ей только показалось…
…Запах мандаринов и хвои…
…что, переступив сейчас этот порог, она потеряет навсегда себя саму.
Что-то, чего хотели лишить ее затаившиеся черные тени из далеких, еще детских ночных кошмаров.
Что-то, чему она не знает названия.
Что-то…
- Роза?..
Шаг.

Вселенная содрогается. Где-то там, в ее беззвездных глубинах, вспыхивает ослепительно-ярко чудаковатая синяя телефонная будка.

Я улыбаюсь.
И накрываю пламя вздрагивающей ладонью.

[Колокольчик фарфоровый]

Время раскрывается, будто раковина-жемчужница под ножом. Какое-то мгновение, какое-то бесконечно долгое мгновение в удар сердца я вижу его…
…их всех.
Все, что было, и будет, и могло бы быть.
…въедливого старика и суетливого живчика…
…седого в рубашке со старомодными кружевами и кудрявого чудака в длиннющем шарфе с карманами, набитыми конфетами…
…отчужденного и светловолосо, с сельдереем на лацкане, и задаваку в разноцветном клоунском тряпье…
…флегматичного коротышку и меланхоличного парня с мечтательными глазами…
…язвительного и острого, в потертой кожанке…
…и того, кто был ими всеми.
Кто есть они все.
Я вижу – вымерзшую ТАРДИС, и мальчика с растрепанными волосами и дурацким галстуком-бабочкой, который скорчился на полу…
…а еще – рыжую, смешную, очень напуганную, но очень решительную девушку, которая спасет его любой ценой, спасет тем, что просто – верит…
А значит, он никогда – никогда! – не останется в одиночестве.
И золотокосая женщина с солнечным затмением в глазах и именем, похожим на голос воды, тоже будет – другой…
Такой, какой должна быть.
Ночь качает меня на хвосте кометы, и звезды совсем рядом – ласковые, приветливые, прохладно-яркие… их вихрь подхватывает меня и швыряет – вперед, в переписанный заново мир, в старую жизнь, навстречу…
…навстречу…

Приходить в сознание носом в ковер– не слишком приятное ощущение.
Тем более, если только что держала в руках звезды, а ковер уже пару дней как не пылесосили.
Тем более, если…
Память возвращается – ударом под дых.
Ледяной водой в лицо.
Я…
Молнией, прошибающей меня насквозь, от кончиков пальцев на ногах до последней волосинки… -
…изменила..?
-…как раз вовремя, потому что тело того, кто лежит на кровати, вдруг выгибается дугой в страшной судороге, сбивая и без того скомканные покрывала.
Не помня себя от страха, хватаю его за плечи – да что же это такое?.. что, опять?!.. – но от первого же прикосновения меня отбрасывает, будто ударом тока – назад на пол, на тот самый ковер, с которого я только что…
Даже кричать уже нет сил – стоя на коленях, не в состоянии пошевелить ни единой мышцей, я смотрю, как тело Доктора, зависшее где-то в полутора футах над кроватью, окутывает слепящий кокон знакомого мне золотистого сияния…
…и, парализованная страхом, не сразу понимаю самое главное.
То, что его тело не выбрасывает энергию – а, наоборот, поглощает ее снаружи, стремительно вбирая в себя мириады крохотных мерцающих частичек.
Тех самых, регенерационных.
Что?..
Все заканчивается так же неожиданно, как и началось. Поток энергии становится тусклее, меркнет и окончательно гаснет, и Доктор валится вниз, будто кукла, которой неожиданно оборвали ниточки.
Вдруг вернув себе способность двигаться, вскакиваю, спотыкаясь о собственные ноги, бросаюсь к кровати…
…и замираю, наткнувшись на его взгляд.
Еще мгновение он смотрит на меня, будто не узнавая, а потом, прежде чем я успеваю сказать или сделать что-то, рывком садится. Несколько секунд непонимающе оглядывается вокруг, будто не осознавая, где находится – придушенно то ли вздыхает, то ли всхлипывает – и вдруг принимается судорожно ощупывать собственное лицо, лоб, нос, брови – и в глазах его с молниеносной скоростью сменяются недоверие, растерянность и откровенная паника.
И тогда… тогда я наконец не выдерживаю.
- Все хорошо… все хорошо, все хорошо…
Его трясет и колотит в страшной беззвучной истерике… но я сильнее.
Сейчас я – сильнее.
Все хорошо.
…прижимаю его к себе что есть сил, пытаясь сдержать дрожь…
Все хорошо.
…под его пижамной курткой колотится, сбиваясь, сумасшедшее сердце – и я, чувствуя этот бешеный ритм каждой собственной клеткой, еще сильнее сжимаю руки, укачиваю, успокаиваю, утешаю объятиями, окутывая собственным телом – все хорошо, все хорошо, все теперь всегда будет хорошо… - молитвой, заклятием, теряя смысл и содержание слов, чувствуя только, что он – в моих объятиях – живой, тот самый, и растрепанные волосы щекочут мне губы, а прерывистое дыхание обжигает кожу – все хорошо, все хорошо, все хорошо…
- Роза… - тихий, сорванный, такой родной голос заставляет меня вздрогнуть. – Роза… это я.
- Конечно, ты, - бормочу куда-то ему в макушку, еще не в состоянии хоть на мгновение выпустить его из объятий. – Ты, кому же еще…
- Нет… - что-то в его голосе заставляет меня наконец разжать руки, Доктор чуть отстраняется – и через миг я вижу его лицо – ошеломленное, растерянное, недоверчивое. – Роза, это… это я!!!
Время замирает. Я смотрю прямо ему в глаза, чувствуя, что в моих собственных закипают слезы, смотрю – не решаясь понять…
- Но это… это же невозможно! Этого не может быть! – пораженно выдыхает он. – Так не бывает! Регенерация началась… я должен был… как и все другие, предыдущие… еще одна ячейка на складе, десятый номер… новое сознание, новая сущность… я же говорил тогда Уилфу… - он умолкает, беспомощно захлебнувшись словами и воздухом и, почти без паузы, добавляет: - Слушай, а ты и вправду поплыла бы на тот остров?
- Какой… какой остров? – силой выдавливаю из себя, уже окончательно теряя ощущение реальности.
- Тот остров. В бухте Злого Волка, полторы мили на восток. Ты назвала меня клоном и сказала, что у меня даже ТАРДИС нет, а я только чужое лицо и чужие кеды. Потом Джеки все пыталась скормить мне молоко с медом… - запинается. – Нет. Нет-нет-нет. Откуда я могу это помнить? Откуда я об этом помню, если это было не со мной, а с… Стоп, а йелхи? Йелхи в подземке? Про них я откуда…? Моя голова!!! – запустив руки в волосы, Доктор несколько секунд смотрит куда-то сквозь меня абсолютно сумасшедшими глазами, и вдруг на лице его появляется широченная, недоверчиво-счастливая улыбка десятилетнего мальчишки, который, проснувшись с утра, вспомнил, что сегодня у него день рождения.
- Постой… - выговаривает он чуть ли не шепотом, будто боясь спугнуть какое-то невероятное чудо. – Постой… Ты хочешь сказать, что в этом мире Донна замужем за Джеком?
И тогда тяжеленная громада песочных часов вдруг разлетается вдребезги, и я начинаю плакать.
Назврыд, неудержимо; некрасиво захлебываясь и всхлипывая, прижимаю ладонь к губам, впиваясь в нее зубами до привкуса крови во рту – рыдаю, будто яд из раны выплакивая из себя торчвудовскую белую стену, и бухту Dålig Ulv Stranden, и вымерзшую ТАРДИС, и мир, опустошенный смерчем… - все ужасы, все ошибки и потери, все годы одиночества и поисков, его и свою собственную смерть, все то, что осталось позади и чего теперь никогда не случится.
Будто сквозь вату я слышу, как он спрашивает о чем-то, все более и более настойчиво, даже, кажется, трясет меня за плечо… - но ответа сейчас не стоит ждать, и в конце концов, кажется, до него, болвана, доходит, потому что мои дрожащие ладони ласково отрывают от лица и очень-очень осторожно, неожиданно несмело переплетают пальцы.

Моей руки он так и не отпустил. Впрочем, нет, не так. Сначала, пока слезы все никак не хотели заканчиваться, а от моих рыданий было не продохнуть, я сама цеплялась за него мертвой хваткой, потому что теплая ладонь под моими сведенными судорогой пальцами была единственной – как оно там? – а, да, «зафиксированной точкой времени-пространства».
Потом истерика прошла, оставив после себя гулкую, божественно-пустую голову, блаженную бесконечную усталость и робкое осознание того, что рядом действительно – он. Мой Доктор. Тот самый, который был со мной эти несколько месяцев – и тот самый, с которым я несколько месяцев тому рассталась навсегда. Непривычно растерянный и сбитый с толку безрезультатными попытками справиться со своими и не своими воспоминаниями и событиями, которых даже для него было слишком много – но целый, невредимый и до сих пор не рыжий. И этот Доктор настойчиво требует объяснений.
…Конечно, я рассказала ему не все.
Кое о чем, вот, например, об обстоятельствах моего знакомства со здешними Донной и Джеком, или о событиях в «Генрикс», которые произошли в стертой вероятностной линии, или о том, какая судьба в стертой, опять же, линии ждала его самого – знать Доктору было совсем не обязательно. Не то чтобы я стыдилась или мне было неловко, нет. Мне просто не хотелось давать кое-кому еще один повод для самоуничижения и причинять лишнюю боль…
…которой и без того, кажется, слишком много, как бы тщательно я ни подбирала слова, как бы ни пыталась обходить особенно тяжелые моменты – так, что в результате дырок в моем рассказе, кажется, больше, чем в самом лучшем голландском сыре…
За окном уже сереет. В густой предрассветной мути я вижу острый птичий профиль того, кто лежит рядом со мной поверх одеяла. Глаза у него закрыты, но я точно знаю, что он не спит – ведь пальцы в моей ладони ощутимо подрагивают.
Еще бы.
Любые слова кажутся лишними… нет, неправда. Я просто не знаю, что говорить и стоит ли вообще открывать рот. Потому что с необычайной отчетливостью понимаю вдруг, что существо рядом, все равно, что с одним сердцем и способностью стареть, - не человек и никогда человеком не будет.
А еще – что он прошел через что-то настолько страшное, что полностью забыть это не удастся никогда.
…Мерцающий круговорот уличных фонариков перед глазами…

[Колокольчик фарфоровый]

Нет. Черта с два.
Я сжимаю его руку. Что есть сил – а сил у меня, как ни странно, осталось достаточно. До боли. Сцепляю еще крепче переплетенные пальцы – изгиб в изгиб, неразрывно…
Все. Будет. Хорошо.
- Теперь я понимаю… - говорит он странно-спокойно и открывает глаза, наконец – но на меня не смотрит, вместо того вглядывается во что-то, ему одному известное, на потолке. – Да, конечно… Мои… эмоции плюс открытые тобой границы меж реальностями плюс модус абсолютной вариативности. Конечно, старая добрая ТАРДИС не выдержала соблазна и решила вмешаться в процесс регенерации – как ей показалось нужным. Она использовала свою энергию, чтобы эта сущность, вместо того, чтобы отправиться к предыдущим, переместилась в наиболее подходящего по ее мнению биологического носителя… в того меня, который остался в этой реальности. Конечно. Другой я… то же самое существо. Частично человек, частично Повелитель времени. Я всегда знал, что этот корабль себе на уме. Боюсь только, что мой… - мгновенная тень пробегает по лицу, - …преемник спасибо мне не скажут – ТАРДИС понадобится теперь не меньше двадцати четырех часов на полное восстановление. Придется подождать…
- Ему и без ТАРДИС будет, чем заняться, - говорю рассеянно, на секунду сомневаюсь, стоит ли заговаривать об этом, но в конце концов решаюсь: - Послушай, если ты – тут… он что, не будет помнить ничего, что случилось с ним-тобой?
- Будет, - откликается Доктор после паузы. – Конечно, будет. Воспоминания никуда не денутся, но они… - запинается на мгновение, будто пытаясь подобрать слова, - …они будут восприниматься будто история, где-то услышанная или прочитанная – полностью отстраненно. Тусклее, чем то, что случилось со всеми предыдущими мною. Изменится восприятие – он… тот-я… должен быть теперь этого-меня полной противоположностью, и… Подожди, ты же сама видела, насколько я понял?..
- Видела, - соглашаюсь охрипшим вдруг голосом. – Под конец, во временном вихре. Только пообщаться не вышло, я, видишь ли, была несколько занята.
- Нет… Нет, не это… Подожди… Подожди-подожди-подожди… Модус абсолютной вариативности, временной вихрь… Это все значит… Ты видела все, что будет… с тем мной?! До самого конца? Совсем все?! Но это… это же невероятно!.. – он чуть отстраняется, пораженно всматриваясь в мое лицо, но руки так и не отпускает. – Роза, что именно ты видела?
Захваченная врасплох, растерянно хлопаю глазами; мысли мечутся перепуганными птицами, и справиться с ними не удается. Что именно я видела… странное дело, но последнее, что помню точно – запах хвои и мандаринов, пламя, которое вырывается из окон ТАРДИС и звезды, стремительно летящие прямо мне в лицо. А дальше… Я уже открываю было рот, чтобы честно признаться, что ничего не помню, но он вдруг стремительно прижимает мне свободную ладонь к губам.
- Спойлеры, - говорит он решительно. – Спойлеры.
Некоторое время молчит он, думая о чем-то своем и что-то свое вспоминая, пока наконец не поднимает на меня глаза.
- Ну, в конце концов, Библиотека – не такое уж плохое посмертие… - говорит непонятно, и вдруг усмехается. – Хоть рыжим побуду под конец… Как думаешь?
- Тебе… то есть, ей пойдет, - фыркаю, не сдержавшись. – Слушай, ну это же дискриминация какая-то! Я в твой временной вихрь уже во второй раз заглядываю – и во второй раз в голове потом пусто и никаких воспоминаний. Разве это честно? – я готова продолжать нести черт знает что, любые глупости – потому что мне очень не нравится, как на глазах грустнеет его лицо. Так же, не освобождая руки, Доктор переворачивается на бок и, опершись о локоть, принимается искоса рассматривать меня, как никогда напоминая встрепанного внимательного скворца. Он пялится на меня так долго и с таким странным выражением, что я теряюсь.
- Привет, - говорю осторожно. – Роза Тайлер. Помнишь такую?
- Он был прав, - говорит Доктор горько, и я поднимаю брови, не понимая, о чем он. – Даврос. Он был прав. То, во что я вас всех превратил… - я открываю было рот, собираясь спросить, с какого это черта ему вздумалось вспоминать Давроса, но мне не дают и слова сказать.
- Ты человек! – выдыхает он. – Ты – человек, ты не должна уметь делать такое! Роза, ты переписала реальность! Дважды!!! – руку мою, наконец, отпускают, но потому, что для этого есть серьезная причина – необходимость расстроено запустить растопыренные пальцы в волосы. – Ты создала третий реальностный вектор от момента вероятностной развилки! Вектор, которого не может быть, потому что… потому что не может быть вообще! Парадокс в парадоксе! Это противоречит всем законам времени и пространства! Так не бывает! Такое даже не каждому Повелителю времени по силам!
- Но я же была не сама, - говорю неосторожно.
Он как-то странно вздыхает и умолкает. Молчу и я, потому что… мне кажется, я знаю, о чем мы оба сейчас думаем.
О чем… или скорее, о ком.
…выбеленные волосы…
…яркие неистовые глаза…
…камушки – блинчиками по поверхности недвижимой воды…
- Кто он? – решаюсь спросить, глядя на светлый прямоугольник неба за окном.
- Друг, - отвечает Доктор, не задумываясь. – Лучший друг, которого только можно себе пожелать. И злейший враг. Он – другой он – убил меня… одного из других меня. Тот он, которого видела ты, умер у этого меня на руках, а потом спас мне жизнь. Он Повелитель времени – второй последний Повелитель времени во вселенной, и я даже не представляю, что с ним теперь и… - он не договаривает, и по тому, как сжимаются его губы, я понимаю, что этот то ли друг, то ли враг – еще одна страница, которую нужно оставить закрытой – пока что. Пока не заживет.
А заживет ли вообще?
В комнате почему-то становится вдруг очень-очень холодно – так, что у меня просто зуб на зуб не попадает.
Я видела, каким он был… в конце. Но откуда же мне знать, что именно с ним случилось, через что ему пришлось пройти за то время, что прошло после второго прощания в бухте Злого Волка? Да и сколько для него вообще прошло, этого времени – дни? месяцы? годы?
Доктор говорил когда-то, что регенерации именно для этого и нужны – чтобы суметь пережить то, что иначе пережить невозможно – не только в физическом смысле, но и в эмоциональном. Измененное восприятие, другой характер, новые путешествия и новые спутники – хороший способ не свихнуться от воспоминаний, которые некуда деть…
А если регенерации – нет? И вместо нее – параллельная реальность, несовершенное человеческое тело…
- Я потерял Донну, - говорит он очень-очень ровным, каким-то даже почти неживым голосом, и все во мне сжимается в тоскливый комок– что?.. да нет же, нет! этого не может быть… - Сразу… после Норвегии, - быстрый взгляд на меня искоса. – Нет. Нет-нет-нет, она жива. Но мне пришлось стереть ей память. Все воспоминания обо мне, о ТАРДИС, обо всем, что мы сделали вместе… И обо всем, чем вселенная обязана ей самой, Донне Ноубл. Другого выхода не было – она бы погибла, человеческое сознание не рассчитано на такой объем информации, какой она тогда вобрала… из-за меня… - он переводит дыхание и щурится, но глаза все равно подозрительно блестят. – Как всегда, все-из-за-меня…

[Колокольчик фарфоровый]

Я сжимаю его ладонь – уже обеими руками, изо всех сил, потому что слов нет…
- А потом была Аделаида, - говорит он так же ровно, и лицо его снова – тот самый прозрачно-стеклянный, ломкий лед, так напугавший меня на Пауэлл-Эстейт. – Чудесная Аделаида. Необычайная, удивительная, невероятная капитан Аделаида Брук. Глава первой колонии на Марсе. Я появился там двадцать первого ноября 2059 года… в тот день, когда она сама и вся ее команда должны были погибнуть. Зафиксированная точка во времени-пространстве… изменить ее было невозможно. Но я уже не мог терять! Я просто не мог уже никого терять!!! – выдыхает он отчаянно, и целую минуту потом слышны только чуть приглушенные гудки первых машин за окном – город просыпается, встречая утро Рождества.
- Я забрал ее оттуда, - выговаривает Доктор наконец с трудом, - такое впечатление, что каждое слово разрывает ему горло. – Ее… и двух детей, которым еще и тридцати не исполнилось… всех остальных было уже не спасти. Привез их на Землю, прямо к ее дверям. А она сказала, что это неправильно… вошла в дом… и покончила с собой… - он захлебывается воздухом и умолкает с придушенным всхлипом.
Тикают часы – бесстрастные, флегматичные, которым дела нет до всех переписанных реальностей, вероятностных развилок, мук совести и прочей ерунды.
- Она меня спасала, - говорит Доктор шепотом. – Спасала от меня самого. Вы все только то и делаете, что спасаете. Разве я этого стою?
Хватит.
Решительно освобождаю ладонь из его пальцев и обеими руками беру за плечи, заставляя повернуться ко мне лицом.
- Доктор. Посмотри на меня. – он упирается, но отступать я не собираюсь. – На меня, говорю!
Непривычный тон действует, на меня неохотно поднимают абсолютно несчастный птичий взгляд, и от нежности мгновенно стремительно и болезненно заходится сердце – Господи, да что же это, разве же можно любить – так?.. – но нет, не раскисать, сейчас надо…
- Ты. Этого. Стоишь, - говорю чуть ли не по слогам прямо в эти растерянные, уставшие, единственные в целом мире глаза. – Ты этого стоишь, и не смей себя ни в чем винить. Не смей, слышишь? Все, кто шли, идут и будут идти за тобой – знают, чем рискуют. Они сами делают свой выбор, потому что имеют свободу воли, лишить которой не в праве даже ты. Они сами решают, становиться ли им рядом с тобой. Как я. Как Джек. Как Марта и Донна, - лицо его дергается в болезненной судороге, и я мысленно отчаянно надеюсь, что голос не дрожит. – Не можешь простить себе того, что стер Донне память, чтобы ее спасти? А я отправила ее на смерть, чтобы тебя вернуть, - его глаза удивленно расширяются, но я не даю ему и слова сказать. – Это была Донна, которая никогда не встретила тебя… еще один параллельный мир, я попала в него, когда искала тебя между реальностями. Доктор… это был неправильный мир. Мир, в котором не было тебя и не было надежды. Мир смерти и страха. Самая важная женщина во вселенной Донна Ноубл погибла, чтобы его исправить. И ты еще смеешь говорить, что ты не стоишь того, и она погибла зря?..
- Роза… - выдыхает он еле слышно.
- Я тебя люблю, - сообщаю сердито, потому что в глазах начинает предательски щипать. – Я тебя очень-очень люблю, и это, кажется, навсегда. И знаешь, мне плевать, кто ты – Повелитель времени, человек или и то, и другое сразу, есть у тебя ТАРДИС или нет, и сколько у тебя сердец. Я просто больше без тебя не смогу. Тогда, в Норвегии, ты обещал прожить со мной свою единственную жизнь, если я этого хочу. Так вот, я этого хочу. Я очень этого хочу. Я хочу никогда больше с тобой не расставаться. Хочу просыпаться с утра и видеть твое лицо. Хочу дом с коврами, стенами и ипотекой. Хочу завязывать тебе твои идиотские галстуки и покупать гель для волос. Нет, если теперь, когда ты… если теперь у тебя другие планы, я пойму, я же не навязываюсь, если ты не… - я понимаю, что несу уже совсем что-то не то, потому что его глаза, все больше расширявшиеся на протяжении моего монолога, сейчас приобретают какое-то совсем уж ошалевшее выражение, но… меня несет. – То есть, если ты передумаешь, я не буду обижаться, честно… - я, наверное, говорила бы еще что-то… - но он мягко прижимает ладонь к моим губам.
- Роза… - говорит Доктор, глядя куда-то мне за спину. – Откуда тут этот шкаф?

Шкаф, о котором он говорит, скромно пристроился в промежутке между письменным столом, заваленным разнообразными Торчвудовского пошиба Докторовскими прибамбасами, и этажеркой, которую тот же Доктор упрямо использовал как место для сохранения всякого мусора и чашек с недопитым чаем. Ничего удивительного в нем нет: самый обычный деревянный шкаф, похожий на гардеробный – высокий, массивный, тяжелые дверцы с бронзовыми ручками-шариками… И только одно «но»…
- Вчера его тут не было, - Доктор стремительно поднимается, не спуская с неожиданного предмета меблировки настороженного внимательного взгляда. Я дергаюсь было за ним, но меня решительно отстраняют.
- Подожди. Надо сначала выяснить, что оно такое и откуда взялось… - наощупь он находит на тумбочке звуковую отвертку…
…и вдруг замирает, а в следующее мгновение с радостным возгласом в два прыжка оказывается со шкафом рядом и рывком, обеими руками, распахивает двери, за которыми…
- Это ТАРДИС, Роза!!! – кричит он, и я, не веря собственным глазам, смотрю на консольный зал, который виднеется в глубине – незнакомый, тускло освещенный, с очертаниями колонн, что теряются где-то под высоченными сводами…
- Но это невозможно! – выдыхает Доктор, заворожено застыв на пороге. – Она же должна была расти еще лет десять как минимум! – он проводит ладонями по темной древесине – и мне вдруг кажется, что под его прикосновениями та начинает пульсировать, звенеть, теплеть, будто подсвеченная изнутри янтарным густым теплом – новый корабль почувствовал своего хозяина. – Стоп! Ну конечно! Временной вихрь! Та энергия, которую ты освободила, когда переписывала реальности! Она ускоряет процесс в… - запинается, что-то мысленно подсчитывает, и после секундной паузы заканчивает пораженно, - …в двадцать одну тысячу раз! Невероятно! Моя ТАРДИС! Я должен… - не договорив, он срывается с места и исчезает внутри вновь обретенного корабля. Я бросаюсь за ним… но двери звонко захлопываются прямо у меня перед носом.
Вот так вот.
Вот, кажется, и…

Я успеваю много чего передумать за эту минуту.
Нет, не так.
Думать я не могу ни о чем – голова абсолютно пустая.
Я успеваю… почувствовать.
Трепетное осознание настоящего новорожденного чуда и щемящее чувство несбыточности того, что могло-бы-быть; страшную бездну усталости и грусть потери…
…но прежде всего – понимание того, что сказка наконец-то закончилась так, как и должна закончиться. Закончилась Доктором-в-Тардис… а все остальное, наверное, не имеет зна…
Двери распахиваются изнутри.
Он стоит на пороге – босой и в пижаме, как тогда, на корабле сикораксов, и каштановая прядь так же вопросительным знаком ложится ему на лоб, а пижама так же болтается на нем, будто на несколько размеров больше.
- Привет, - говорит он, озадаченно глядя на меня. – Ты чего не собираешься?
- Ку… куда? – выдыхаю, не в состоянии оторвать от него глаз.
- Дай-ка подумать… - забавно склоняет Доктор голову к плечу. – Действительно, куда? У нас же чертовски много дел. Надо заехать в пятидесятые и настроить маскировочную систему… в этой реальности же тоже были синие полицейские будки? Кроме того, нас все еще ждет Барселона – та, которая не город, а планета. Собаки без носов, помнишь? По дороге можно заглянуть на Гетасу и посмотреть на танцующие скалы – я там не был уже черт знает сколько лет. Кстати, там делают лучшие в мире игрушки – так что подыщем что-нибудь для Тони… - он задумчиво морщит нос. – А еще нам надо купить тебе платье.
- Какое платье? – спрашиваю и с удивлением чувствую на губах соленый привкус. Да что же это такое, сколько можно сопли распускать, в конце концов?..
- Свадебное платье, - сообщает Доктор, немилосердно дергая себя за ухо. – Роза Тайлер, я тут подумал и решил принять твое предложение… ну, про галстуки и гель для волос. Обручальные кольца купим на Вигоне, у них там чудесные ювелиры. А за платьем можно съездить на Ванахт или Гелион – там делают ткань из жидкого света. Собственно, это не совсем свет, но он очень похож на настоящий, ну, то есть светится, и вообще… - он страдальчески закатывает глаза и хлопает себя по лбу. – А, конечно, я же не сказал главного… - он приглашающим жестом протягивает ко мне руку, и лицо его вспыхивает широченной, от уха до уха, улыбкой. - Allons-y?

[Колокольчик фарфоровый]

Эпилог
- …А я вам говорю, миссис Лейк, что так это оставлять нельзя! Девочке необходима госпитализация и помощь квалифицированного специалиста! Если раньше все эти истории про синие полицейские будки, сваливающиеся с неба, и людей в лохмотьях, которые едят рыбные палочки с заварным кремом, можно было списать просто на выдумки ребенка со слишком живым воображением, то теперь ситуация изменилась в корне! Мистер Питерсон пообещал пока что не сообщать… соответствующей инстанции, но ради вашей же безопасности и ради безопасности и благополучия самой Амелии… Миссис Лейк, я настаиваю, чтобы вы немедленно обратились к специалистам! Поведение Амелии… Я, в конце концов, просто школьный психолог, но даже я вам могу сказать, что состояние девочки ухудшилось! Бог с ним, с нежеланием общаться с ровесниками – у нее же нет друзей, кроме того мальчика Уильямсов? – но эта агрессия… Мистер Питерсон – глава врачебной ассоциации Лидворта и уважаемый в городе человек… он не привык к тому, чтобы его кусали на рабочем месте! Он просто в шоке! Ему пришлось накладывать пять швов! Миссис Лейк, вашей племяннице необходима немедленная консультация, причем уже не у психолога, а у психиатра, и чем быстрее вы к нему обратитесь…
Одиннадцатилетняя Амелия Понд, девочка «с именем из сказки», осторожно поднимается со ступеньки, на которой до сих пор сидела, и на цыпочках, пытаясь ступать как можно тише, возвращается в свою комнату на втором этаже. Ей не нужно слушать дальше, чтобы знать, чем именно все закончится.
Еще минут двадцать там, в гостиной внизу, мисс Стивенс будет рассказывать о том, до какой степени она, Амелия, опасна для себя и окружающих, тетя Шарон будет айкать, ойкать и сокрушенно качать головой, а под конец клятвенно пообещает «принять меры», и в результате уже завтра вместо школы ее, Амелию, потянут в очередной кабинет с запахом лекарств, и очередной чужой дяденька с фальшивой улыбкой, отвратительно сюсюкая, будет расспрашивать ее о Докторе-в-лохмотьях.
О Докторе-в-лохмотьях, который ненавидит яблоки, йогурты, бобы и бекон, а любит рыбные палочки с заварным кремом. О Докторе-в-лохмотьях, который летает в старой синей полицейской будке, где есть бассейн, хотя и расположен он почему-то в библиотеке. О Докторе-в-лохмотьях, который пообещал, что вернется через пять минут и которого нет уже год.
О Докторе-в-лохмотьях, которого она не выдумалаааааа…
Амелия Понд забирается в кровать и сворачивается в несчастный комочек под одеялом, прижимая к себе игрушечного медведя. После того, как Доктор не вернулся, медведь еще почти месяц пролежал в чемодане, который хозяйка не хотела разбирать.
Потому что разобрать чемодан значило – смириться.
Смириться с тем, что ей снова и снова повторяла тетя Шарон, мисс Стивенс, надоедливый доктор Питерсон и даже – она никогда ему этого не простит! – этот зануда Рори.
С тем, что не бывает на свете никаких Докторов-в-лохмотьях, у которых есть настоящая машина времени – синяя полицейская…
…Будка материализуется в углу между окном и письменным столом – с ужасным визгом, который напоминает рев динозавра из мультика. Путаясь в одеяле и ночной рубашке, Амелия вскакивает и бросается к ней – черт с ним, с чемоданом, и даже с медвежонком, на этот раз она будет умнее и не будет тратить время не сборы…
Двери распахиваются, и Амелия замирает, будто налетев на невидимую стену.
Потому что из заветной синей будки появляется не ее Доктор-в-лохмотьях, а какая-то незнакомая тетенька.
Ну, то есть не совсем тетенька, скорее молодая женщина.
Ну, то есть, если уж совсем честно, даже не женщина, а девушка. Потому что она намного младше и тети Шарон, и учительницы мисс Эберли, и даже надоедливой паникерши мисс Стивенс.
- Привет, - говорит она, улыбаясь. – Ты – Эми?
- Я Амелия, - бормочет она, смотря на незнакомку исподлобья. У тетеньки, то есть, девушки – густые светлые волосы, большие сережки-кольца в ушах и яркие зеленовато-карие глаза. Красивая, думает Амелия обреченно и шмыгает носом. Очень красивая, и намного больше похожа на тех, кого обычно забирают с собой волшебники на машинах времени…
- Да, конечно, пока еще Амелия… - гостья смотрит на нее как-то странно – так, будто они хорошо знакомы. – Амелия Понд, девочка со сказочным именем…
Она вертит головой, рассматривая комнату – и взгляд ее останавливается на тумбочке у кровати, на которой…
- Скучаешь по нему? – спрашивает блондинка, рассматривая целую коллекцию бумажных, картонных, пластилиновых фигур в изорванных одежках. Берет одну из них, ту, что Амелия только вчера закончила делать. Несколько секунд всматривается в нее с тем самым странным выражением, а потом осторожно проводит кончиком пальца по нарисованному лицу.
Амелия открывает было рот, собираясь объяснить гостье, что таким вот образом врываться в чужую комнату, даже на машине времени, - невежливо, так же, как и без разрешения хватать чужие вещи…
- Роза, у нас еще семь минут и тридцать семь секунд, - звучит из-за двери синей будки, и на пороге появляется…
Этот костюм Амелия узнает сразу, хотя сейчас он совсем не похож на лохмотья. Костюм – но не высокого худощавого мужчину, напоминающего встрепанную странную птицу.
- Успеем, - отмахивается названная Розой. – Иди-ка сюда. Я хочу тебя кое с кем познакомить.
- Знакомиться? – острое лицо незнакомца-в-знакомом-костюме освещает ослепительная – почему-то тоже невероятно знакомая! – улыбка. Он подходит к ним и опускается на корточки, подметая полами широченного светло-коричневого плаща пол. – Да, конечно, я просто обожаю знакомиться, привет, я Доктор, а ты?
- Вы не Доктор, - сообщает Амелия хрипло, безрезультатно пытаясь загнать обратно непрошенные слезы. Слезы загоняться обратно отказываются, и она таращится на ковер под ногами, ненавидя себя за это. – Не мой Доктор-в-лохмотьях. Он что, больше не вернется? Я ему не понравилась?
Несколько секунд незнакомец непонимающе рассматривает ее, потом поднимает вопросительный взгляд на девушку по имени Роза.
- Это Эми… то есть, Амелия из города Лидворта, - говорит та мягко. – Как-то на Пасху к ней во двор свалилась синяя полицейская будка. Не знаешь, чья?
Левая бровь того, кто все еще смотрит на грустную Амелию, сламывается.
- Это что - …? Шутишь!
- Дети быстро взрослеют, - девушка улыбается. – А он так и не научился возвращаться вовремя.
- Ты же говорила, что ничего не помнишь… - взгляд незнакомца, обращенный к светловолосой Розе, вдруг становится тревожным и острым.
- А я и не помню, - откликается та, успокаивающе сжимая его руку. – Ничего, кроме этого. Кроме того, что мы должны были побывать тут, в этой реальности и именно в этот момент. Это я забыть просто не имела права, потому что…
Она вдруг наклоняется к Амелии, так, что их лица оказываются на одном уровне.
- Помни его, - говорит Роза, и что-то в ее голосе заставляет до сих пор насупленную Амелию поднять на нее глаза. – Помни всегда, что бы ни случилось, не смей его забывать. Он вернется. Он обязательно вернется. Он всегда возвращается. Я знаю точно.
Амелия переводит взгляд на незнакомца. У него странный взгляд – ласковый и грустный.
- Ты веришь мне? – спрашивает девушка, и Амелия – нет, Эми! – кивает, не отводя взгляда от ее спутника.
Она верит.
Она будет помнить.

КОНЕЦ.

[Твоя бетонная крошка]

читаю. Прочитаю, навреное. что-нибудь скажу=)а может, и не буду говорить, я не по говорливой части+)

[Дрекки Дримм]

Спасибо за перевод. Огромное спасибо.

[Колокольчик фарфоровый]

Flame R
если что, автору будет приятно..)

Drakona-chan
не за что)

[Яда Л.]

Скачала вордом, разберусь с письмом в школу и засяду читать с тортиком и чаем)
Как переводчик, прекрасно представляю, какой это был тяжелый труд, и поздравляю с завершением)

[Колокольчик фарфоровый]

Яда Л.

тяжелой была скорее вычитка, да) а сам процесс.. честно говоря, я получила массу удовольствия просто от самой работы с текстом)

[Яда Л.]

Имя розы
Ты понимаешь, понимаешь? *безумные глаза маньяка своего дела*
Интересно же) И текст, он живой. И как глина, и как кремень, и с душой. И нужно эту душу переложить из одной формы в другую, чтобы не потерять ни крупицы драгоценной сути. И если текст не полюбишь, не пропустишь сквозь себя, не получится по-настоящему.

[Колокольчик фарфоровый]

Яда Л.
понимаю... вот здесь именно так и было, да. что будто проживаешь заново.. *__*

[Яда Л.]

Имя розы
Переходи на сторону зла, у нас есть печеньки)

[Колокольчик фарфоровый]

Яда Л.
я английский недостаточно хорошо знаю все-таки))