Кажется, у меня развивается особый вид циклической депрессии под названием "денег ноль, секса ноль, музыка сдохла" "вечер пятницы я в ебенях форевер элоун". Хотя у меня есть бутылка вина, можно врубить Сплин и напиться самой, по русскому духу
Когда дело доходит (что было пока раз) до использования немецкого в пределах универа — или я хотя бы думаю об этом (а мне завтра надо идти советоваться с «методисткой») — ничего не могу поделать с чем-то вроде комплекса самозванца. Головой понимаю, что от меня не требуется сходу идеальное владение языком и все такое (и к тому же что я действительно неплохо им владею, фо гадс сейк), но в моей голове сразу случается что-то подобное той сцене в ресторане из «О чем говорят мужчины»: «А тебе сколько лет, мальчик?» — «Дяденька, мне уже сорок, хотите паспорт покажу» — с поправкой на «хотите сертификат ТестДаФ со всеми пятерками покажу?» Хотя, в общем-то, одна из причин как раз в том, что ни один языковой (и какой бы то ни было) тест на самом деле не показывает уровень владения языком (чем бы то ни было). Чтобы сдать тест, надо просто натаскаться на тест, это и ежу понятно, и именно поэтому, несмотря на то, что тест я, например, сдавала честно, я сама чувствую, что результаты его могу свернуть в трубочку и съесть на завтрак.
Последняя серия The Thick of It даже по второму просмотру печальна тем особым родом печали, который остается, пожалуй, раз и навсегда зарезервирован за сюжетными линиями, в которых герой хочет уйти на своих условиях, сохранив достоинство — а ему этого не дают. Кроме «задушевного» разговора с Олли есть еще маленький эпизод, когда после того, как адвокат зачитал его обращение к журналистам, Малкольм говорит им «да, я хотел бы кое-что еще сказать», смотрит на всех, молчит пару секунд, а потом говорит «неважно» и уходит. И становится уже все равно, что Малкольм по всем статьям сам мудак — просто потому, что все до единого окружающие настолько мельче, пожалуй.
Как всегда, когда дело касается этого сериала, перетаскиваю из твиттера цитато-капсы (из тех, что еще не совсем примелькались)) читать дальше
здесь самолеты, описывая дугу по колпаку небосвода, скрываются там, откуда машины крадутся расчерчивать плоскость непересекающимися прямыми. здесь белый свет в конце зрения — туман, облепивший окно, как бальная перчатка, и в его нитях треть воды, треть шелка, а треть — невыносимого спокойствия. одиночество здесь — это мерные вдохи и выдохи, чужая речь под окном (кажется: стоит высунуть голову — и утонешь), шпиль церкви, иногда прокрадывающийся в туман, как китайская вышивка; звук ее колоколов, как и самолетов, отражаясь от стенок неба, создает то же эхо, что мысли, буксующие и замирающие, опустившись на дно сердца.
Посвящаю этот легкий гифкоспам «Капальди-джену» (с).
читать дальшеПотому что счастливого улыбающегося Двенадцатого много не бывает. (с)
Один из самых дженовых моментов серии, конечно же. И Доктор даже не протестует против, эм, ну, «hugging» бы я это не назвала только потому, что это слишком дженово для hugging, простите, я скоро перестану, наверное. (с)
Самое любопытное в этом всем — несмотря на старое лицо и злые брови, Доктор давно не был настолько беззащитным. Может даже никогда. (с)
Никак не могу найти гиф-сет с разговором в темном коридоре, про «заскакивать на ужин», хотя там свои, не менее прекрасные тонны боли-печали-безысходности. Ну да вы и так все знаете. Юпд: спасибо Aquarellis, вот оно.
are you my mummy (и это единственное, что вы прочитаете здесь про мумию)Почему улыбка Доктора, когда Клара сказала, что остается – зрелище еще более heartbreaking, чем его выражения лица в конца прошлой серии? Как так получилось, что всю серию у ДоктороКлары происходит такой, простите, ДЖЕН, что дженовее джен был разве что у Десятого и Симм!Мастера (даже если промолчать вообще про сеттинг и их аутфиты, которые наверняка взволнуют неокрепший ум не одного фанфикописца)? Нет, я, конечно, всем довольна, мне все хорошо (насколько бывает хорошо в настроении «обнять и плакать»), но сценаристу определенно не объяснили, что, если тут «джен», без флирта и вообще, то не стоит писать диалоги, где посторонние люди выясняют, «кто он тебе, а то вы какие-то странные», а бойфренд объясняет, что Доктора нельзя dump, потому что он, в отличие от, не бойфренд. Это определенно первая арка, когда спутница настолько всерьез думает об уходе, но не уходит, и все хорошо, кроме того, что – по логике вещей – градус ангста настоящего ухода Клары только что благодаря этому подскочил раз в надцать, ибо самостоятельно и «мирно» она теперь уже вряд ли уйдет. Ну и да, когда Клара ходит вокруг да около, пытается поступить, как велит совесть, а потом все-таки врет этой блондинке и поступает, как велит Доктор… ну да. Температура по ангстометру приближается к максимальной, при которой выживают.
хаотичность бытия — это самый грустный фактор (или бытовуха в студии)Из-за отсутствующей пока рутины и нормальной привязки во времени к чему бы то ни было никак не могу разобраться с расходом энергии. В среднем это выглядит так, что я с утра валяюсь медузкой в обнимку с сериальчиком, потом думаю, что так жить нельзя, отправляюсь выгуливаться (иногда под предлогом какого-нибудь относительно нужного дела), ношусь зайчиком, возвращаюсь абсолютно уставшая и истощенная и опять валяюсь медузкой с сериальчиком. Еще супермаркеты. В какой-то момент поймала себя на мысли, что понятия не имею, как сама прожила год в Киеве. Я не то чтобы не умею заботиться о себе, просто страшно не люблю этим заниматься. Никак не могу найти компромисс между «есть относительно здорово», «не разожраться», «экономить» и «не готовить самой». Отсутствие супермаркета (вообще какого бы то ни было магазина) в пешей или хотя бы какой-то адекватной доступности (в моей деревне вообще ничего нет) приводит к тому, что каждый раз, когда я оказываюсь возле точки продажи еды, даже если оно мне еще не надо, я, как белка, нагребаю запасы, при этом тратя на фуд-шоппинг дохренища времени, лишних денег и впадая в полную фрустрацию из-за неспособности что-то быстро выбрать и свалить, ибо здесь слишком много незнакомых продуктов, из которых надо выбрать самые дешевые, но так, чтобы я их действительно сожрала. Во мне борются две противоположные тенденции: к упорядочиванию, организации и контролю, чтобы все было четко, бодро и энергично — и к хаотичной, бессистемной лени и попустительству, избавиться от которой не помогла даже радикальная смена места бытия. Переживаю о том, что будет, когда начнется учеба. Я не учусь уже пять месяцев. Зная себя, увы, вторая тенденция может начать побеждать, когда надо будет действительно делать что-то нужное и браться за голову.
Поехала я сегодня во Франкфурт (благо, всего полтора часа дороги) – хотела подать в консульство заявление о внесении в избирательные списки, ну и просто посмотреть, что да как. В консульстве бардак, никто ничего не знает, не умеет, инструкции с сайта в целом верны, а в частностях их можно засунуть в задницу (желательно сотрудникам консульства, но у них могут найтись возражения) – а еще портрет Шевченко в рушничке на стене, как будто прочего мало. В следующий раз, если у меня случится приступ ностальгии по родине, я обязательно поеду в это консульство, и уже больше не буду жаловаться на переизбыток немецкого, слишком регулярные автобусы и банки для мюсли (хотя бы дня три точно). Зато чувак, который в очереди излучал здоровое пофигистичное гыгы, как оказалось, заканчивал информатику – да-да, правильно, в Могилянке. Мир тесен (или просто мы везде расползаемся, как тараканы). Сам Франкфурт объективно ничем особо не впечатляет (ну, небоскребы, но я как-то не по этому делу – со строениями младше века так восемнадцатого нельзя иметь серьезные отношения) – но уже через десять минут после приезда я поняла, как же соскучилась по большим городам. Высотки! Магазины! Японские туристы! Метро! Еще раз метро! Ах, свет очей моих, огонь… ну, вы поняли. Буду (вместе с лечением ностальгии) паломничать туда дышать загазованным воздухом, ездить в метро и смотреть на мечущиеся толпы.
Неделя в Германии. Пора как в клубе анонимных алкоголиков: здравствуйте, я уже неделю не веду разгульного образа жизни, а еще не живу дома.
Утро. Первое явление меня в университете в честь ориентировочного мероприятия для новеньких магистров-религиоведов. Действие первое, совместный завтрак. Действующие лица – я, еще две «эрсти» (здешнее наименование фрешей), человек пять магистров разных семестров обучения (от второго до четвертого). Все болтают между собой и жуют. Первые полчаса немецкий воспринимается мною, как прелестный птичий щебет. Я вспоминаю поговорку про «краще жувати» – и тоже жую. Действие второе, приходит одна из профессоров (да еще и со специализацией на в том числе индуизме; мне вообще, говорят, повезло, ибо в этом семестре прибыло связанных с индуизмом-буддизмом выборочных предметов). Я пытаюсь вникать в то, что она рассказывает (по большей части о своих научных интересах). Процесс слушанья больше похож на медитацию, с той разницей, что концентрироваться приходится не на дыхании, а на ее речи. Посторонний шорох рядом или мысль «надо бы купить новую юбку» – и все, я уже выпала из дискурса, моему мысленному дзен-наставнику приходится лупить меня по мысленным плечам мысленной палкой. Действие третье, приходит Studienberaterin (что-то вроде нашей методистки и заодно консультанта по вопросам того, how on Earth эту программу вообще можно закончить). Не рассказывает об организации учебного процесса, к счастью, почти ничего из того, что я не вычитала раньше, выдыхаем. Немецкий уже не требует такой концентрации, но, поскольку идет уже третий час непрерывного его потока, первую половину ее выступления я чувствую, как мой мозг медленно вытекает через ухо, вторую живописно представляю себе, как с воплями выбегаю из комнаты и прячусь под столом в коридоре. Действие четвертое, все заканчивается, и я с воплями выбегаю из комнаты и прячусь под столом. Ну, на самом деле нет, просто очень быстро убираюсь куда подальше (то есть туда, где мне ближайшие хотя бы полчаса ничего больше по-немецки не скажут), иду под начавшимся дождем без зонтика, как в обязательной грустной сцене ромкома, и думаю о них – молоке, которое нужно купить и собственной тупости.
На самом деле, с утра я действительно чувствовала себя не слишком радужно. Впервые со времени приезда пришлось побороться с мыслью «кажется, я себя переоценила» – главным образом из-за языка, конечно, а если соединить язык, незнакомую систему образования и то, что из присутствующих все были немцы, и даже два новых религиоведа учились до этого в этом же универе – велл, я не могла придумать себе обстоятельств, в которых я поставила бы себя в более неравные условия с окружением – а я не люблю не быть первой собакой на деревне. Потом, приехав домой, забилась в свой темный угол и с ужасом думала о том, что на вечер мне еще анонсировали еду в честь днюхи китаянки, которая жила здесь раньше. Думала появиться, сожрать что-то (потому что да, в моей жизни настал тот период, когда от дармовой еды не отказываются) и отписаться по-быстрому, но в результате мы посидели, поболтали о языках и культурах, а потом еще и съездили проводить китаянку в ее общагу (я заодно посмотрела на нее), и по дороге я умудрялась весьма продуктивно поддерживать диалог с лендледи, что слегка улучшило мое настроение и веру в собственные лингвистическо-коммуникативные способности. По крайней мере, сейчас убегать с воплями и под стол мне больше не хочется.
Про саму организацию учебного процесса.Даже после хваленых «свобод» Могилянки сия организация кажется мне совсем не слегка анархией. Всего магистров-религиоведов 41. Первого семестра – около 8. Поскольку нет никакой разницы, в каком порядке изучаются даже обязательные предметы, то ни о каких хоть сколько-то стабильных группах говорить не приходится, все вместе, все вперемешку и, по словам дамы-с-четвертого-семестра, магистры друг друга в принципе почти не видят. Основная единица отсчета изученного – модуль. За четыре семестра со студентом должно случиться: - два обязательных модуля: «Исследовательское поле и самоопределение религиоведения» (12 кредитов) и «Теория и методология религиоведения» (тоже 12); - «Религии на месте» – что-то вроде нашего практического религиоведения: студентов водят по разным местам, они пишут доклады, учатся постановке научных проблем или пытаются связать узнанное с будущей магистерской работой (12); - два модуля на выбор из четырех (все по 12 кредитов): «Религии в процессе (особенно в Европе и Азии)», «Грани ислама», «Визуальные и материальные репрезентации культуры и религии», «Повседневность, религия и культура» (последние два – междисциплинарные с культорологами и этнографами); - магистерская работа (24 кредита); - профильный модуль (12 кредитов); - модуль дополнительной специальности (Nebenfach), (24 кредита). Последние два, соответственно, являются вообще выборочными; набираются из «модулей-на-экспорт» других специальностей. Собственно «модуль» – это название, объединяющее отдельные (очевидно, связанные тематически) семинарские и лекционные курсы, по большей части предметов предлагается больше, чем нужно, так что есть, из чего выбрать. Один модуль может выполняться больше, чем один семестр, и, когда набрал необходимое количество кредитов, надо отдельно записываться на экзамен по модулю. Мне предстоит еще разобраться с вот этими всеми записями, с Nebenfach (не хотелось бы забрасывать философию, конечно), вообще со всем, в общем. Сегодня с утра я подумала, что была бы совсем, совсем не против, чтобы уже началась рутина – но нет, no rest for the wicked.
Сегодня моя лендледи водила меня знакомиться с соседями. (Давайте здесь сделаем паузу и ощутим всю чуждость этой концепции мне как выходцу из областного центра). Одна соседка, возраста «божий одуванчик», услышав, что учу религиоведение, спросила, а что у меня самой с религией. Я зависла сначала потому, что не сразу поняла вопрос, потом, когда поняла, она уже успела сама ответить: что-то вроде «смешанное отношение, да?» – да, говорю – «а вот в наше время, – начала она (мое мысленное бугага), – все было четко и понятно, у нас там только одна, кажется, семья, была из не-евангелистской общины, а все остальное просто и однозначно», – ну, говорю, у нас в стране вроде как ортодокс кристен, но я как-то не сильно. До этого похожий разговор уже происходил с моей лендледи с поправкой на то, что она тоже «не сильно» и вообще, по ее словам, у них все уже «не сильно». Но при этом в бланке, который я заполняла для регистрации места проживания, был пункт «религия», а еще, как рассказывала лендледи, между нашей деревней и соседней пролегает граница между протестантами и католиками, поэтому она не смогла отправить своих детей в школу в этой ближайшей деревне (ибо католики) и пришлось отправлять в дальнюю. Еще по соседству живет русскоговорящая семья то ли из Казахстана, то ли черт знает откуда, не успела еще понять. Пара лет за сорок, дочка лет пятнадцати (по-русски говорит, но ломано, как мне сообщили) и бабушка (первый вопрос: что у вас там, война еще идет?). Что женщина, что бабушка были страшно рады со мной познакомиться, двадцать с чем-то лет тут живем, говорят, на родину не тянет, а вот русский услышать все равно так приятно, ты там, если вдруг скучно, заходи к нам по вечерам. Спрашивали про учебу, говорю ли по-немецки, как мне здесь. Я получила три минуты своего «культурного реванша», пока мы стояли говорили по-русски, а лендледи рядом ничего не понимала (хотя, конечно же, ей тоже регулярно подавали реплики и вообще страшно расшаркивались за незапланированное лингвистическое воссоединение). Надо будет наступить на горло своим стешняшечным яйцам и действительно сходить. Чай, интересно, как здесь русскоязычным двадцать лет живется.
У них в доме тут все слишком... упорядоченно, что ли. Отдельные корзины для грязного белья. На кухне четыре специальных стеклянных банки для разных видов мюсли (сириусли? где романтика коробок и прорывающихся пакетов?!). В «моем» туалете мне приделали дополнительную вешалку для моего полотенца. В обеих ваннах мусорные корзины. У меня в комнате, к слову, тоже две мусорки – одна для всякого, а другая для бумаги (разделение мусора – это отдельная песня о главном, которую я петь не буду только потому, что я разделяю собственно только бумагу и прочую хрень, а вообще есть еще отделение целлофана и органических отходов). Хотя, конечно, тут легко можно сказать, что упорядоченно могут жить не только немцы, знаю, знаю. Но не я точно.)
Сходила в кино на «Дракулу». Все поняла (ну или почти все). В очередной раз удивилась, что все поняла. Сама концепция того, что можно каких-то два года учить язык, а потом просто так взять и поехать в страну, где я на этом языке умудряюсь общаться с банками, госучреждениями, смотреть кино и, предполагается, умудрюсь учиться, до сих пор не очень укладывается в моей голове. С английским – просто потому, что этого кота я дольше знаю – было бы как-то полегче, а так я пребываю в состоянии постоянного когнитивного диссонанса от того, что действительно умудряюсь функционировать на немецком (стучу по деревянной своей башке, чтобы и с учебой этот фокус тоже сработал).
Мысль сегодняшнего дня: такой вот, с позволения сказать, переезд — это отличная прививка от бытия контрол-фриком. В обычных обстоятельствах для меня очень важно знать, что и как делается, и каждая новая ситуация вроде общения с госучреждениями, банками, даже до определенного момента деканатом пугает меня, и я не способна и шага сделать, пока не разузнаю в мельчайших деталях, что и как будет происходить — чтобы я могла проплыть через ситуацию со скучающим выражением лица (и затаенным стрессом, конечно же). Тут так не получается — начиная от того, что во многих случаях я могу просто тупо чего-то не уловить, на уровне языка, заканчивая тем, что я не уверена в том, где и на сколько можно пополнять счет мобильного (уже сделала), когда в автобусах надо жать кнопку желания остановки, когда двери на выход открываются самостоятельно, а когда тоже надо на что-то нажать, куда идти в "жэке" и где там брать номерок электронной очереди... Множество мелочей, о которых я не имею понятия просто потому, что не имею понятия — и не могу иметь. Я не могу контролировать все это, и единственное, что остается — лавировать в этом всем и просто пытаться учиться и запоминать, а не грызть себя после каждого мелкого ляпа, как я бы это делала дома. И это потрясающее ощущение — даже больше, чем дома — когда все-таки удается вылавировать, сделать правильно, узнать и научиться.
Не знаю, конечно, как оно пойдет дальше, когда начнется рутина, а еще холода, из-за которых ожидание автобусов станет совсем не сахаром, но - соу фар я в абсолютном восторге от своей деревни. Я же не то что городская, а индустриальная девочка; в Киеве, конечно, парков много, но все же это далеко, долго и все такое, а тут я выхожу из дома, прохожу вниз по улице (лицезрея по дороге соседских коз, овец и петухов) - и все, поля. Какая-то невнятная зелень, а еще кукуруза. И соседнее село в получасе (? хз на самом деле, один раз я шла медленно и кругами, а второй раз, наоборот, трусцой) летящей походкой. Сегодня впервые с августа отправилась на пробежку, благо бегать вдоль полей, конечно, оказалось куда интереснее, чем вокруг спортплощадки во дворе, а на обратной дороге я остановилась на идущей вдоль поля тропинке (зеленой, а еще с кучей норок, между которыми туда-сюда у меня на глазах шмыгали, очевидно, полевки), слегка позанималась йогой, помедитировала, где-то далеко изредка проезжали машины, один раз сначала в моей, потом в соседней деревне били церковные колокола, за все это время (минут сорок?) один раз мимо прошла спортивноходящая, и еще два раза люди слышались неподалеку, все. И улицы сел тоже, к слову, почти абсолютно пустые, но, возможно, это выходные. А еще запах, конечно. Когда стало становиться прохладнее вечером, подошла к окну, чтобы закрыть его, и не смогла себя заставить - вместо этого минут пять просто торчала у него и дышала зеленью. Это настолько не похоже на все, где я жила раньше, что я просто не могу это не любить. Хотя, конечно, культурный балласт в виде мыслей о сидящих в глуши Сэлинджере и Бродском там, конечно, тоже добавляют очарования.
оффтоп: Из менее романтического: у меня мало денег (еще бы) и еще меньше желания что-то готовить (с учетом необходимости переть продукты из города... ну, вы понимаете, меня хватает только на мюсли, яблоки и йогурты), так что мой твиттер сегодня не был полон стонами "я жру одни йогурты и весь день думаю о еде" только потому, что у меня на твиттере тепеперь оба родителя (поэтому я буду ныть здесь, хелл йеах)
По второму просмотру. 8.07, эгэнПо старой доброй ху-традиции Кортни в этом деле явно должна быть зеркалом Клары, вот только – особенно вначале – я не могу никак ухватиться за то, что же именно она зеркалит. Клара не Эми, ей не настолько близка тема мэд мэн ин э бокс, который с самого детства и навсегда перекручивает жизнь; возможно, Клара хочет, чтобы Кортни была особенной, чтобы перестала быть особенной-для-Доктора она сама, Клара; возможно, Клара просто выступает – в очередной раз – совестью Доктора, и отношение к Кортни – камень в тот же огород, что и (не)внезапно прорезавшаяся снисходительность к роду людскому вообще (это, в общем, точно, остальное – опционально). В какой-то момент к середине серии Кортни превращается как бы в общий предмет опеки, в бесконечных плясках родитель-ребенок, которые происходят в тандеме Доктор-Клара, она становится тем третьим – ребенком – который на время превращает их обоих в родителей, как бы уравнивает в правах и положении – но хватает этого, понятное дело, ненадолго, к концу, когда Доктор исчезает, он делает ребенка из обеих (взрослой там остается только астронавт, у которой действительно нет выбора, кроме как принимать решение и у которой ответственность настоящая). Чем не еще один повод для Клары беситься; вот только она сама способствует этому «понижению» в статусе, ибо «Доктор, что нам делать» в ее исполнении звучит весьма и весьма отчаянно – вполне возможно, что уход Доктора от ответственности был чем-то вроде новой вариации на тему «комплекса Бога» и «ты должна потерять веру в меня»; вот только проблема здесь в том, что это Доктору кажется, что он должен преподать этот урок, а вот Кларе (в отличие от Эми тогда) он совсем не нужен и не своевременен – потому ничего положительного, что она могла бы вынести, она не видит, ей эти уроки не нужны. Полуулыбочка Доктора на «всегда знал, что ты примешь лучшее из решений» – он ведь этим как раз бэйсикалли и роет себе могилу; это прозвучало бы нормально, даже отлично, если бы он действительно куда-то пропал, «не мог» принять участия в выборе, а не «не захотел» – а так он балансирует на грани между весьма неловким, но искренним выражением теплых чувств и снисходительным похлопываньем по плечу, и Клара видит последнее. Самое худшее (и одновременно лучшее, конечно, от чего еще хуже) в этом ведь то, что Доктор действительно не сомневался в решении Клары. Он просто переложил ответственность на нее, заставил ее сделать то, что сделал бы он сам – но предварительно прочувствовав все то, через что он прошел бы (и как это непохоже, например, на то, когда Донна клала руки на рычаг, уничтожающий Помпеи, чтобы разделить ответственность – по-настоящему, общую для них). Впрочем, Доктор уже и не «прошел бы», не после длинного списка приключений, начиная от «трус или убийца» Девятого в конце первого сезона и заканчивая решающейся в сарае судьбой Галлифрея – он сам ведь раз за разом не нажимал на кнопку, после опять же Галлифрея он действительно мог быть уверен, что и Клара не нажмет – именно поэтому «урок» лишен всякого морального смысла, кроме «я так хочу». Доктор верит Клару, Доктор знает ее лучшие черты, он, по сути, делегирует ей собственные полномочия, превращая ее в свое подобие – но, хотя в другой ситуации спутник не мог бы и желать большего доверия и любви, Доктор умудряется проделать это наиболее унизительным образом. Велл дан, да.
Положу-ка я тут еще гифки (особенно ради последней, с выражением лица Доктора, конечно) - чтобы совсем хуфандомная жизнь медом не казалась. читать дальше (с)
немецкоеКаждое утро у меня сейчас начинается с проверки расписания в поисках ближайшего автобуса (и я не могу привыкнуть к реальности, где автобус выезжает-едет-приезжает ровно столько, сколько написано, и для того, чтобы спланировать время пути куда-то, нужно не столько засекать свои передвижения, сколько заниматься прикладной математикой – прикладывая ее к расписаниям и состыковкам пересадок). После некоторой порции вполне беспорядочных метаний с утра поднялась в Оберштадт, ну, то есть, в старую часть, где – практически в разных концах, кажется – находятся Элизабеткирхе, старая готическая церковь, которая прекрасна, спору нет (суровая рука сотоварищей Лютера в свое время вынесла из нее в неизвестном направлении мощи святой, собсна, Елизаветы, которые до того, говорят, исцеляли – куда делись мощи, так и осталось загадкой, а вот традиция активной социально-медицинской работы осталась, и в Марбурге есть в том числе чуть ли не единственный на Германию интернат для слепых), и графский, нет, не пруд, а замок (и вообще ландграфский, если уж придираться к мелочам). Между ними обнаружилась площадь Рынок, а еще – пешеходные и полупешеходные узкие, идущие в гору улочки, внебрачные дети Андреевского спуска, Львова, чуточку даже Эдинбурга и любого красивого европейского городка на ваш вкус. Я ходила счастливая, крутя головой и фотографируя все подряд, получала визуально-туристическое удовольствие тоннами, купила себе (сэкономив до этого на полотенце, ага) плюшевого совенка, в общем, наслаждалась жизнью; а потом, поднявшись к замку и глядя на город с его весьма внушительных высот, не иначе как от переизбытка впечатлений и усталости, схватила за хвост смутную такую истерику, переходящую из модуса «не могу поверить, что я здесь» в – приправленной одной из тех песен на случайном выборе, от которой плакать хочется всегда – в… как вам объяснить. Не то чтобы в «чем я пожертвовала ради этого» и «стоит ли оно этого» - скорее в «если бы начать сначала / если б только повезло / все страданья и печали / повторил бы всем на зло»; в «Есть, молиться, любить» (книге) есть момент, когда рассказчица жрет что-то вкусное в Риме, и думает что-то вроде: «вот, мой бывший муж увидел бы меня сейчас и сказал бы: так ты что, бросила меня, семью, дом, наше будущее – ради того, чтобы есть в Риме пиццу и мороженое, учить итальянский и покупать новые джинсы? И я, поразмыслив, сказала бы: ну вообще-то да». Истерику усмирила: взяв себя за шкирку, закинула в бывшую в трех шагах университетскую церковь, совместив приятное с туристическим, подышала с мантрой, сказала спасибо Абсолюту и пошла потихоньку искать пути отступления. Чую, отгребу я еще с этими автобусами-раз-в-час, когда похолодает – пора привыкать (заканчиваем, с чего начали) верить в пунктуальность автобусов и заранее не приходить.
8.07Окей. Первую половину серии я сидела со смутным ощущением, что происходящее как-то скучновато, вторую я обнялась с моим новым плюшевым совенком Фридрихом и пытаясь не залить его слезами и соплями. Дорогой Доктор, мои скромные услуги по being heartbroken всегда в твоем распоряжении, спасибо.
Первая сцена, в общем, с вот этим вот «особенная – не особенная» в контексте предыдущей серии уже звучала как «давайте попинаем зрителя в больную печенку» – по крайней мере у меня на месте Двенадцатый-и-Клара теперь одна большая больная печенка (печенка – потому что приходится заливать горе, ага). А если без шуток, то я не знаю, как без шуток. И Доктор, к слову, тоже не знает (я буду, конечно, это все пересматривать с субтитрами, желательно вот прямщас и раза три, и растаскивать на отдельные моменты, и рыдать в совенка) – но пока что я хочу сказать о вот этой вот кривой ухмылочке Доктора, дескать, «Клара, ты чего», когда он – в процессе ее истерики – осознал, насколько все зашло далеко – и при этом все еще не знал, что с этим сделать. Я понимаю, почему она не верит, что это было respecting. Честно говоря, я тоже не верю. Вот так вот просто взять и отписаться в самый важный момент – велл, в другой ситуации я могла бы сказать что-то вроде «докторбыникогда», но в том-то и дело, что этот – вполне (и ох, как всегда в таких случаях, шок блэнкитов бы – ему, Кларе, и зрителям тоже). Этот поступок Доктора вмещал в себе – в размытых пропорциях – бросание в море, чтобы научить плавать, демонстрацию своей власти, и уже потом – respecting. Неудивительно, что – после того, насколько авторитарно Доктор вел себя в последнее (все?) время – Клара вычитала что угодно, кроме этого последнего контекста. В этом всем, так же, как и в Кортни (и, парадоксально, нежелании признавать уникальность Кортни вначале) было что-то от жеста обиженного подростка, когда что-то случилось не по-его (видит всемогущий сценарист, Одиннадцатый такой не был, у него поведение бывало «детским», но никогда не «подростковым» в худшем смысле, когда не знаешь своего места в мире, и самый близкий человек его тоже не знает, да и, ко всему прочему, у него оказываются дела и помимо тебя, любимого, и вот умру я, и вы все будете жалеть). И Клара это видит, безусловно, на то она у нас и учитель. И друг, который когда-то был все равно в какой-то мере внеземным волшебником, вдруг начинает вести себя, как этот вот обиженный подросток – почти всемогущий, но от того не менее дурной, требующий эксклюзивной любви, способный на глупые жесты и, в общем, на жестокость (я не могу иначе расценить это бросание на Луне). У них очень, очень неравноправные и неравноценные отношения. Все тот же перекос, о котором я писала: Клара так нужна Доктору, что он этого старательно не замечает, порхает туда-сюда, делает все, чтобы ее оттолкнуть – а потом удивляется, когда это получится, я же, дескать, совсем не того хотел, я же тябе, да вы что, уважаю (пока писала, возникла странная ассоциация: а ведь это Симм!Мастер, главный, простите за тавтологию, мастер любви-отталкивающей). А Клара в свою очередь, кажется, просто уже перестала видеть, что же Доктор дает ей, кроме того, что она нужна ему. Эти отношения перестали быть равноценными еще и потому, что с Одиннадцатым она действительно дружила, а с интенсивностью чувств (и, что еще важнее, бесчувствия, потому что этого добра там тоже с головой хватает) Двенадцатого она совершенно не знает – и не очень хочет – как быть.
Я буду, конечно, пересматривать, и всматриваться, и не уверена, что смогу сказать что-то более внятное, кроме того, что сейчас они устроили мне такое heartbroken, какого давно не.
Честно говоря, Одиннадцатый с Кларой для меня так ничем и не заиграли. Может, это эффект «первой спутницы», потому что после Эми сложно было представить кого-то, кто значил бы для него столько, может, еще что. Не знаю. Несмотря на все огонь, воду и медные трубы они для меня остались как бы по отдельности. Мне не хотелось о них говорить. После 8.06 я не могу перестать думать о Двенадцатом с Кларой, и пересмотр 8.04 лишь добавил. Хотя, «думать» – не значит что-то «надумать», у меня ничего внятного. Думаю я, например, о том, что Одиннадцатый с Кларой никогда не позволили бы себе вот этого вот обмена go to Tardis / do as you’re told в Listen. И Одиннадцатый, мне бы кажется, не позволил себе вот этого всего по отношению к Дэнни – не только потому, что у него в целом другая реакция на стресс, но, скажем так, я почти уверена, что у Одиннадцатого не возникло бы с ним в принципе таких (или настолько серьезных) проблем. Двенадцатый и Клара балансируют на грани родительских отношений, которые время от времени переворачиваются (как в Listen), а время от времени превращаются во что-то вообще непонятное (как в Caretaker). Мне кажется, первая серия, когда Доктору пришлось буквально всеми доступными способами уговаривать Клару остаться – она в каком-то смысле задала подтекст последующему. В некоторой степени Доктор остался в уязвимом положении по отношению к Кларе. Несмотря на всю его, ээ, капальдинесс? ну то есть все эти самостоятельности, грубости и себе-на-уме, Клара, грубо говоря, нужна Доктору больше, чем он ей (или так он думает). И очень хочет, чтобы она его любила. И никак не может придумать, в каком же качестве она может его любить (изящная сублимация с этим мальчиком в 8.06: Доктор убеждается, что она любит его, да еще и такого, как ему хочется, но при этом он сам не несет ответственности за ее реальную любовь, not your boyfriend и все такое). И еще больше, пожалуй, не хочет, чтобы она эту вот уязвимость в полной мере оценила (не после 8.01, по крайней мере). А Клара тоже, кажется, между этими вот модусами: то Доктор нуждается в заботе, по крайней мере эмоциональной, то они на равных – вот только роль ребенка она на себя уже, кажется, не принимает, и попытка Доктора играть в родителя тогда, когда вторая сторона этого не принимает, к уязвимости добавляет. (На самом деле, вот эта вот двусмысленность и недоговоренность – именно та причина, за которой мой мозг, сердце, язык и прочие потроха зацепились за происходящее, «недоговоренность» – это красная тряпка для моего внутреннего фаната, повод к старому-доброму мазохистскому удовольствию).